Запах дурманит.
Сладкий, мертвенный. Лилии в руках. Таннис велено лилии держать, она и держит, глядя исключительно перед собой.
Черное платье. Черная шляпка, которую горничная закрепляла на волосах длинными булавками…
…булавку получилось украсть. В рукаве она не видна, но Таннис время от времени изгибала запястье, тянулась пальцами, нащупывая металлическую иглу. Острая. И в кожу впилась, но эта боль терпима. Даже хорошо, что она есть, позволяет держаться в сознании.
И улыбку убирает.
Нехорошо улыбаться на чужих похоронах. Правда, улыбка не видна за густой вуалью, которая крепится на шее крохотным бантом. Служанка возилась с ним долго, вздыхая, бросая на Таннис осторожные взгляды, словно пытаясь понять, что же она сама, не то гостья, не то пленница, думает.
Ничего.
Думать опасно, ведь Освальд хорошо умеет читать ее мысли. Он появился утром и, окинув Таннис взглядом, сказал:
– Черный тебе не идет. Но это временно, дорогая. Никто не будет заставлять тебя носить траур. Прими это как дань традиции.
Руку протянул.
Белая рука в черной перчатке. Тонкий шелк и широкие швы шелковой же нитью. Грубо. И Таннис трогает руку, перчатку, жесткий манжет, который выглядывает из-под рукава на дозволенные полтора пальца. Запонки с ониксом, траурные.
…он сказал, что сегодня мир изменится.
Позер.
Ему и прежде по вкусу были широкие жесты, а теперь… данью памяти сумасшедшей старухи мир взорвать? Но стоит ли просить остановиться?
Поздно. И пальцы сжимаются, причиняя боль.
– Ты ведь понимаешь, Таннис, что нужно вести себя хорошо?
Глаза водянистые, и слезы бегут по щекам. А он не замечает. Впрочем, слезы вписываются в отведенную им себе же роль.
Лжец.
– Таннис? – мягкий, но требовательный тон.
– Да, – это слово дается ей с трудом. – Я все понимаю.
– Хорошая девочка.
Прикосновение сквозь сетку вуали, к счастью, довольно мелкую. Оно не вызывает эмоций иных, кроме отвращения. К счастью, за вуалью легко прятаться, и Таннис почти благодарна ему за эту маску. И за лилии. И за высокое кресло, обитое винным бархатом. Оно напоминает трон, как и второе, поставленное напротив первого. Его занимает Мэри Августа, которая смотрит на Таннис, не скрывая ненависти.
Со стороны, должно быть, забавно.
Две женщины отражением друг друга… и Таннис не способна сдержать улыбку. Представление, всего-навсего, а та, другая, относится серьезно. Таннис кожей ощущает исходящую от нее ненависть.
Душная.
Ей, другой, к лицу чернота траурного наряда, и жесткие складки юбки почти идеальны. Тяжелая герцогская цепь возлежит на впалой груди, приковывая взгляды. Мэри Августа время от времени касается этой цепи, самой себе напоминая, кто хозяйка в доме.