Таннис знает.
– И… что теперь?
– Ничего. Сейчас ты сделаешь нам чай. И от завтрака, честное слово, я бы не отказался. Потом мы вместе соберем вещи…
– Я уже…
– Похватала все, на что глаз упал.
Райдо умел улыбаться, пусть и улыбка его, как и само лицо, была сшита из лоскутков.
– Будешь потом страдать, что любимый подъюбник забыла.
Таннис фыркнула и рассмеялась. Наверное, такой смех, истерический, захлебывающийся, тоже естественное следствие ее состояния, но она хохотала, терла глаза и снова хохотала. Райдо не мешал.
– Простите… прости. – Таннис вытерла слезящиеся глаза. – Просто все так… смешалось. Я действительно не знаю, что мне дальше делать. Если ехать, то куда…
– Ко мне. У меня дом большой, всем места хватит. А не захочешь у меня жить, то я Кейрену предлагал летний. Ну как летний, он так называется, а вообще нормальный дом, небольшой только…
…три спальни и гостиная на первом этаже.
Кухня.
Огромные, в пол, окна, которые по весне затягивало рыбьей чешуей дождя, и тогда весь мир за ними казался серым. Правда, дожди на побережье шли недолго. Они прекращались как-то и вдруг, пропуская солнце, которое по эту сторону гор было низким, крупным. И во влажном небе вспыхивала радуга.
Таннис нравилось здесь.
Берег и белый песок. Черная полоса воды, которая то подбиралась вплотную к дому, то отползала, оставляя след из длинных водорослей, а порой приносила Таннис ракушки или вот морскую звезду. Море пахло аптекарской лавкой и еще самую малость – дымом.
Оно шептало.
Успокаивало.
И вместе с Таннис отсчитывало дни на старом календаре, который обнаружился в кухонном шкафу, под переносной жаровней. Ее Райдо вытащил к навесу. И календарь прибил к стене, Таннис отрывала лист за листом, читала пожелания и скармливала огню.
Она научилась варить кофе на песке.
И придумала утренний ритуал. Просыпалась по старой привычке еще до рассвета и вставала, ступая по остывшему за ночь полу. Выходила на кухню, сдвигая плотные шторы.
Зевала.
Набрасывала халат. И снимала с полки мельницу, старую, отполированную до блеска чужими руками. К мельнице привязался запах кофе и корицы, само дерево пропиталось им. Ручка же проворачивалась туго, со скрежетом, и это тоже было частью ритуала. Как и плетеное кресло у окна. Через ручку его был переброшен плед, тот самый, с винным пятном, и Таннис, забираясь в кресло с ногами, нюхала кофе.
Пила маленькими глотками, привыкая к горечи.
Она научилась различать оттенки. Шелковый – шоколада, который добавляла на кончике ножа. Или острый – перца. Ноту лимонной кислинки, пряную терпкость кардамона.