— Остряк-самоучка! Предупреждаю: оставь Катюху в покое.
— Разве я чем-то нарушил ее покой? Если так — то это очень лестно.
— Что ты ей пообещал? Прописку небось?
Сознаюсь, мелькала у меня мысль прописать Катю к себе. Нет, не поселить, упаси Боже, на это она бы никогда не согласилась! Просто оформить ее юридически как москвичку: я слышал, что в виде исключения для личных секретарей писателей и ученых мэрия предоставляет такую льготу. Руководство нашего института могло бы походатайствовать.
Этот смазливый и крикливый Димочка, ее спутник жизни, почему-то казался мне ненадежным, было в нем что-то женственное, слабинка какая-то.
Сейчас они вместе снимают квартиру, но… мало ли что может произойти. Не дай Бог, конечно, я ведь вовсе не желаю зла моей Русалочке. Однако хотелось бы, чтобы у Катюши на всякий непредвиденный случай были обеспечены тылы.
А этот черноволосый красавчик докатился до того, что орал теперь уже не на меня, а на нее:
— Ты на кого меня решила променять? Ты хоть знаешь, что входит в обязанности личной секретарши? Думаешь, корреспонденцию сортировать? Как бы не так!
И вдруг я заметил, что моя любовь, мое сокровище от этих истеричных воплей расцветает на глазах!
Боже мой, как я раньше не догадался, что она усвоила этот расхожий житейский предрассудок: «Ревнует — значит, любит»! Ведь она такая податливая, такая внушаемая… Услышала где-то и приняла близко к сердцу то, что помогает ей оправдать дикие выходки своего любимого.
И почему на его месте — не я! Уж я бы постарался не совершать поступков, которые требуют оправдания…
— Димочка, милый, ну что ты, успокойся, — раздался ее ангельский, музыкальный голосок. — Ты все это напридумывал, ничего подобного нет и быть не может.
— Докажи! — потребовал он, даже не предоставив ей презумпции невиновности. Как будто он имел право ее судить!
— И докажу. — Катя даже не подумала возмутиться. — Хочешь, уволюсь прямо сейчас?
— Уволится она! Как же! — Он издевательски засмеялся.
Катя обратилась ко мне сухо и официально, будто между нами, кроме служебных отношений, никогда ничего не было:
— Федор Сергеевич, дайте, пожалуйста, лист бумаги. Я напишу заявление «по собственному».
Я понял, насколько это для нее важно, и скрепя сердце решил подыграть.
— Вот, прошу вас, Екатерина Степановна. Надеюсь, вы отработаете оговоренные в контракте две недели, чтобы мы могли подыскать замену?
Казалось, и жить мне оставалось всего две недели. Потому что без моей любимой, пусть даже и влюбленной в другого, — это не жизнь.
Ровно через четырнадцать дней она снова исчезла, сказав на прощание: