— Становись!
Лейтенант Старых занял место в строю на правом фланге.
— Лейтенант Старых, — объяснил командир, — на время предстоящего боя назначается наводчиком.
— А я? — вырвалось у Иванова.
— Остаетесь в резерве.
Танкисты приняли это как должное: надо же лейтенанту Старых доказать, что он воевать умеет.
— После завтрашнего боя смените лейтенанта, — добавил Гудзь.
Иванов тихо ответил: «Есть». Его маленькое личико и по-детски наивные глаза словно говорили: лейтенант Старых — лучший наводчик, но зачем уступать, я тоже солдат, и мое место в танке.
Рядом с лейтенантом стоял высокий угловатый боец Кирин, за два дня знакомства Павел Гудзь убедился, что механик-водитель машину чувствует, солдат осмотрительный и неробкий. Про него Старых сказал: «Умеет увертываться от снарядов». В бою с таким механиком-водителем экипаж себя чувствует уверенно. Молчалив. О себе рассказывать не любит. Да и когда было? Иное дело стрелок-радист Татарчук. Разговорчив, даже чересчур. На каждый случай жизни есть у него анекдот. Если послушать, кем был до войны — не угадаешь: то ли металлургом, то ли бухгалтером, то ли сторожем. Из его слов получалось, перепробовал все профессии, но, оказалось, самая лучшая — пулеметчик и радист. За ним, по утверждению лейтенанта Старых, наблюдалась чертовщина: во время боя разговаривал с противником.
— По рации?
— Ни в коем случае, — отмахнулся Старых. — Работает пулеметом и беседует. Он верит в какую-то мистику.
— А что это?
— Да я и сам не знаю. Уточни на досуге. Может, секта какая.
Над Татарчуком, как заметил Павел, часто подтрунивал заряжающий Саблин, крупный, широколицый, с руками молотобойца. Боеприпасы в патронник он кидает играючи. Когда на коротких привалах слушал россказни Татарчука, ухмылялся. Татарчук и Саблин дополняли друг друга: когда они не вместе — в экипаже скучно. Обычно Саблин приставал к нему с расспросами:
— Слышь, Татарчук, закончится война, кем будешь?
— Комендантом города Мюнхена.
— Зачем?
— Там, говорят, пиво с сосисками…
Экипаж как экипаж. Обычный. Если б не вынужденный приказ Катукова, можно было рассчитывать на долгую фронтовую дружбу этих разных, но в чем-то похожих ребят.
Сейчас хотелось им рассказать, как он, лейтенант Гудзь, месяц назад участвовал в Москве на параде.
Он запомнил громаду Кремля и мраморные плиты Мавзолея почему-то белыми. Наверное, потому, что всю ночь накануне шел снег. Снег мельтешил, рябил, плыл кругами, как перед очнувшимся раненым незнакомая больничная палата. Раненый, конечно, мог быть в лучшем положении, закрыл глаза — и думай о доме, о друзьях.