— Объявите перекур, согреемся немножко, — сказал он механику-водителю Кирину. Голова Кирина в расстегнутом шлемофоне возвышалась над передним люком.
Расчет оказался верным. Танкисты и пехотинцы поговорили о том о сем, да, собственно, ни о чем, а нервное напряжение спало, сознание одиночества стало рассеиваться. Танкисты понимали: завтра утром принимать бой рядом с этими людьми.
Подошел командир стрелковой роты. В сумраке не разобрать, какой он из себя: молод или не очень. Среднего роста, чуть-чуть сутул, а может, это уже была привычка пригибаться.
— Нефедьево, — сказал он глухим, простуженным голосом, — отсюда в двух километрах. Оно действительно в тылу у немца.
— И все-таки нам нужно попасть в Нефедьево, хотя бы на его околицу.
— В деревне полно немецких танков. Подойти не дадут даже в такую темень.
— И все-таки…
Лейтенант Гудзь в который раз мысленно измерял расстояние. Это не полигон, где пристрелян каждый куст. Чтобы выиграть бой, надо бить наверняка, а это значит — в упор или хотя бы на минимальном удалении. Так он и сказал покашливающему в кулак командиру роты. Тот, подумав, ответил:
— У самой деревни речушка. Где берега заболочены, сплошной линии фронта нет. Если танк не завязнет, можно приблизиться. До крайних изб будет еще метров триста.
Из скупого неторопливого объяснения Гудзь понял, что с берега днем хорошо просматривается улица, на которой остановилась немецкая танковая колонна.
— Есть еще мостик. Наши его не успели взорвать, а немцы не дают к нему подойти. Берегут, видимо, для атаки.
Татарчук включил рацию. В наушниках послышался голос Хорина:
— Паша… Паша…
— Сейчас, товарищ пятый.
Лейтенант Гудзь пересел к приемнику.
— Слушаю.
— Как устроился?
— Неважно. Далековато.
— Торопитесь. Поспать надо.
— Перед смертью не спят.
— Шутить будем потом.
До слуха командира экипажа донесся звон курантов. Это в штабе, откуда вел переговоры Хорин, был включен радиоприемник на волну Москвы.
— Полночь?
— Да, Паша. Столица о себе напоминает.
— Спасибо ей.
— Будь на приеме.
— Есть.
Казалось, ничего друг другу не сказали. Но звон курантов, как эхо, щемящей тоской отозвался в сердце. Думал о Москве, а видел Стуфченцы. В эту глухую зимнюю пору село продувают мокрые порывистые ветры. Они сменяются морозами, и тогда дороги, крыши хат, деревья покрываются блестящей коркой — начинается унылое царство гололеда.
Поеживаясь, лейтенант Гудзь снова выбрался из машины, огляделся. Внизу стоял командир роты, разговаривал с Кириным.
Темноту кромсали трассирующие пули. Шел не переставая снег, разбавленный дымом. При такой погоде стрелять мало толку. Деревня совершенно не просматривалась.