Впрочем, понимала ли я что-нибудь в этом? Чувство, которое испытывала я, было ли любовью? Может ли любовь вызвать человек, к которому вначале испытываешь ужас? Зачем я не сожгла это роковое письмо? Не дала ли я права графу думать, что люблю его, принимая его письмо? Но что могла я сделать? Шум при слугах, при домашних… Нет. Отдать письмо матери, рассказать ей все, признаться во всем… В чем же? В детском страхе? И что подумала бы моя мать при чтении подобного письма? Она, верно, решила бы, что каким-нибудь словом, движением, взглядом я обнадежила графа. Нет, я никогда не осмелюсь что-нибудь сказать моей матери.
Но это письмо? Надобно прежде всего сжечь его. Я поднесла письмо к свече, оно загорелось и, таким образом, все, что существовало и что не существует более, превратилось в кучку пепла. Потом я проворно разделась, поспешила лечь в постель, и задула в ту же минуту огонь, чтобы спрятаться от себя и скрыться во мраке ночи. Но сколько я ни закрывала глаза, сколько ни прикладывала руки к своему лбу, несмотря на этот двойной покров, я снова все увидела; это роковое письмо было написано на стенах моей комнаты. Я прочла его не более одного раза, но оно так глубоко врезалось в мою память, что каждая строчка, начертанная невидимой рукой, появлялась после исчезновения предшествующей. Я читала и перечитывала таким образом это письмо десять, двадцать раз — всю ночь. О! Уверяю вас, что между этим состоянием и помешательством почти нет разницы.
Наконец, к рассвету я заснула, утомленная бессонницей. Когда проснулась, было уже поздно. Горничная моя сказала мне, что госпожа Люсьен и ее дочь приехали к нам. Тогда внезапная мысль озарила меня: я расскажу все госпоже Люсьен, она была всегда так добра со мною, у нее я увидела графа Горация. Граф Гораций друг ее сына, это самая подходящая поверенная для такой тайны, как моя. Само небо мне ее посылает. В эту минуту дверь комнаты отворилась и показалась госпожа Люсьен. Я вскочила с постели и протянула к ней руки, рыдая; она села подле меня.
— Посмотрим, дитя, — сказала она через минуту, отнимая руки мои, которыми я закрыла лицо, — посмотрим, что с вами?
— О! Я очень несчастлива, — воскликнула я.
— Несчастья в твоем возрасте — то же, что весенние бури, они проходят скоро, и небо делается чище.
— О! Если бы вы знали!
— Я все знаю, — сказала мне госпожа Люсьен.
— Кто вам сказал?
— Он.
— Он сказал вам, что я люблю его?
— Он мне сказал, что надеется на это; не ошибается ли он?
— Я не знаю сама: я знала любовь только по книгам; как же вы хотите, чтобы я видела ясно в своем смущенном сердце, чтобы поняла чувства, которые он вызывает?