В девять часов утра в двух лье от Буисона возница остановил лошадей и показал мне замок Бюрси. Был виден его парк в двухстах метрах от большой дороги. Извилистая дорожка вела к решетке замка. Возница спросил меня, действительно ли я еду туда; я отвечала утвердительно, и мы двинулись.
Подъехав, мы увидели, что ворота закрыты; мы долго звонили, но никто не отворял. Я начала раскаиваться, что не предупредила о своем приезде. Граф и его друзья могли уехать куда-нибудь на охоту, что тогда мне делать в этом пустынном замке, где мне некому даже приказать, чтобы мне отворили ворота? И неужели я должна буду дожидаться их возвращения в какой-нибудь дрянной деревенской гостинице? Это невозможно! Наконец, потеряв терпение, я вышла из экипажа и стала звонить изо всей силы. Тогда живое существо появилось между деревьями. На повороте аллеи я увидела слугу-малайца, сделала ему знак поспешить, он подошел отпереть мне. Я не села в карету, а побежала по той аллее, по которой шел малаец. Вскоре я увидела замок. При первом взгляде мне показалось, что он в довольно хорошем состоянии. Я поднялась по лестнице. Войдя в переднюю, услышала голоса, толкнула дверь и очутилась в столовой, где Гораций завтракал с Генрихом; на столе с правой стороны у каждого из них лежало по паре пистолетов.
Граф, заметив меня, встал и побледнел так, как будто ему стало дурно. Я же так дрожала, что едва могла протянуть к нему свои руки и упала бы, если бы он не подбежал и не поддержал меня.
— Гораций! — сказала я, — простите меня, я не могла жить вдали от вас… я была очень несчастна, очень беспокоилась… и решила вам не повиноваться.
— И вы сделали очень плохо, — сказал граф глухим голосом.
— О, если хотите, — воскликнула я, устрашенная его тоном, — я вернусь сию же минуту… Я видела вас, вот все, что мне нужно.
— Нет! — сказал граф. — Так как вы уже здесь, то останьтесь и будьте дорогой гостьей.
При этих словах он обнял меня и потом, сделав усилие над собой, принял то наружное спокойствие, которое иногда пугало меня больше, чем его раздраженное лицо со следами ужасного гнева.
Постепенно ледяная холодность графа рассеялась, он проводил меня в комнату, отведенную мне и отделанную во вкусе времен Людовика XV.
— Да, я знаю ее, — прервал я, — это та самая, в которую я входил. О! Боже мой! Боже мой! Я начинаю все понимать.
— Там, — возразила Полина, — он просил у меня прощения за то, как он принял меня, но удивление, что я приехала, страх лишений, которые должна буду переносить в продолжение двух месяцев в этих старых развалинах, были сильнее него.