И я, невольно, хотя и знаю, что все мои взгляды туда, замечены и отмечены ей, но я, никак не могу не смотреть и каждый раз, про себя, отмечаю, что я, к ней, все сильнее притягиваюсь …
Да, меня притягивает ее совершенное тело и та веселость, с которой она все проделывает и как она говорила, что она проказничает этим телом со мной.
Мы лежим, молча, я за ней наблюдаю, и она, неожиданно, мне предлагает, открывая глаза:
— А давай, я тебя сама вымою?
— Как это?
— Ну, как будто бы ты моя рабовладелица, а я твоя рабыня и ты мне приказываешь, чтобы я исполнила твое приказание…
— Какое еще приказание? Что ты придумала?
— Ну, пожалуйста, давай поиграем с тобой в такую игру: я рабыня, а ты моя хозяйка! Тебе что, тяжело? Ну, вот и хорошо! А теперь, говори мне, приказывай! Нет, не так, а как будто бы ты полновластная хозяйка! Говори мне, вот так: а ну, ты, живо! Давай, пошевеливайся! — кричит грубо и в самом деле, как бы оживляя сцены прошедшего рабовладения.
— Ну, как, поняла? Ну, давай, давай уже, приказывай.
И мы начинаем играть с ней, в такую игру, из которой я, знаю заранее, что мне назад не будет простого выхода.
Потом, я, все никак, не решаюсь кричать на нее и как-то грубо, с ней обращаться. Наконец, она растолкала меня и я, в самом деле, начинаю играть роль рабовладелицы…
Но, поначалу, я, никак не могла отвертеться, от ее навязчивой настойчивости мне понравится…
Вот она, подхватила и подняла меня на ноги, а сама присела у ног, и стала их обмыливать, каждый раз, намериваясь, своими ловкими пальцами, как можно выше подняться, да погладить меня в соединении ног….
— Нет, Мати! Туда нельзя! Ну, я же прошу тебя… — и так, говорю ей, по десять раз, пока она намыливает меня!
Потом раба моя, так приятно обмывала меня, что я уже пожалела, что не играла с ней раньше в такую занятную игру. А мне, моя раба, с каждой минутой все больше нравилась…
Она так правдоподобно исполняет роль провинившейся рабыни, что я, в самом деле, не могу устоять, чтобы ею не командовать. Да, что там командовать, попрекать и ее наказывать!
Вот я стою, а она у моих ног, согнулась вся, сжалась, вошла в роль жалкой и ничтожной, провинившейся рабыни, а я, картинно, слегка, своей ногой ее подталкиваю…
— Ну, ты, обезьяна черномазая, — ой, прости меня!
— Ничего, ничего, продолжай, можно так… — живо меня подбадривает, не разгибая спины.
И я снова к ней своей ногой и пуще, прежнего.…
Вскоре, игра мне начинает нравиться, особенно, от того, что и она, в рабу, самую настоящую превращается…
Она начинает меня намыливать теперь уже всю, а я стою перед ней, да еще и покрикиваю…