… Чтобы как-нибудь избавиться от воды и осушить хотя конец галлереи, мы устроили на сажень от конца плотину и переливали воду за нее. Сверх плотины было оставлено отверстие, через которое можно было только просунуться. Это сделало конец галлереи подобным могиле. Несмотря на вентиляцию, свеча стала с трудом и недолго гореть здесь, воздух стал удушливо тяжелым, движения почти невозможными, а хуже всего то, что и от воды мы не избавились, — она просачивалась через плотину и стояла на четверть глубиной. Мы придумали углублять минную галлерею далее земляным буравом вершка в три в диаметре и через образовавшиеся отверстия продвинуть цилиндрическую мину под рельсы. Для работы им мы влезали в образовавшийся в конце склеп и, лежа по грудь в воде, сверлили, упираясь спиной и шеей в плотину, а ногами в грязь. Работа была медленная, неудобная и… но для полной характеристики я не могу приискать слов. Положение работающего там походило на заживо зарытого, употребляющего нечеловеческие усилия в борьбе со смертью. Здесь я в первый раз в жизни заглянул ей в холодные очи и к удивлению и удовольствию моему остался спокоен…[52]
Ольга Любатович вспоминает о Перовской, возвратившейся из Москвы в Петербург после взрыва. По обыкновению Перовская была замкнута и сдержанна, но когда осталась одна с женщинами, "взволнованная, торопливо прерывающимся голосом, стоя с намыленными руками перед умывальником, стала рассказывать, как она из-за мелкой заросли высматривала поезд". Она жалела, что динамиту оказалось мало и что его больше не сосредоточили в Москве[53].
Хотя Андрей Иванович Желябов, будучи занят непосредственно на юге под Александровском, сам не мог принять участия во взрыве и в подкопе, но на суде 20 народовольцев, где в числе иных дел, разбиралось и дело о взрыве в; Москве, дух Желябова витал и над этим "предприятием". Из пески слова не выкинешь. "Песня" же была общая. В обсуждении и в подготовке взрыва идейное, моральное и руководящее участие Желябова несомненно. Гольденберг, оговаривая участников, ссылался на Желябова: по соглашению с Желябовым он взял полтора пуда динамита и выехал в Москву.
Царское правительство после московского взрыва усилило борьбу с народовольцами. Ему удалось схватить, между прочим, Квятковского…
Новый, восьмидесятый год встречали пирушкой на заговорщицкой квартире.
Пришел сероглазый плечистый русак Андрей Иванович.
Пришел деловой, неутомимый подпольных дел мастер, полный молодости и сил Михайлов. Он заикается при разговоре, но каждое его слово согрето необычайным вниманием и любовью к товарищам. Это о нем впоследствии Г. В. Плеханов писал: — Он не чувствовал ни тяготы, ни напряжения, а шел свободной, уверенной поступью, как человек вполне знающий куда и зачем он идет. — Теперь его вызвали из Москвы в Петербург после ареста Квятковского. За последнее время Александр Дмитриевич вел упорную борьбу с "широкой русской натурой", преследуя неряшливость, распущенность. Ведь любая оплошность, недоглядка вели к эшафоту!