Порядки в вольной типографии отличались строгостью. Цукерман и Пташка не были прописаны и находились в добровольном заключении. Лишь однажды в неделю, когда приходили полотеры, им разрешалось со всякими предосторожностямя выходить на прогулку. Работникам запрещалась всякая переписка с родными и знакомыми, сношения с посторонними лицами, посещение собраний, концертов, театра. При выходах и возвращениях строжайшим образом надо было следить, не увязался ли шпион. Тяжелые типографские принадлежности прятались в большой стенной шкаф. Комнаты подметались со всей тщательностью, чтобы случайно упавшая свинцовая буква Не навела на след. Работа производилась без шума. Изредка в типографию заходил по делам Кибальчич. Квятковский являлся посредником между типографией и Исполнительным комитетом. После его ареста заходил сюда и Андрей Иванович Желябов, будучи в курсе главных типографских работ.
В ночь с 16 на 17 января 1880 г. по оплошности Квятковского типография подверглась нашествию полиции. Когда раздался ночной звонок и обитатели догадались, что пришли их взять, Иванова крикнула, чтобы охранников задержали, пока не будут уничтожены важные бумаги. Абрам (Пташка) бросился с револьвером в переднюю, одним выстрелом отогнал полицию и со стороны парадного подъезда и со стороны кухни, куда тоже ломились охранники. Пристав Миллер, бежав, отправился в жандармские казармы за подкреплением. Народовольцы разбили стекла в крайнем сигнальном окне, чтобы предупредить товарищей, потом стали поспешно жечь документы. Жгли донесения Клеточникова, паспортные бланки, рукописи. Пылали два костра. Из Литейной части там временем приехали пожарные. Чтобы задержать полицию сделали еще три выстрела. С бумагами успели покончить. Полицейские и дворники, укрывшись, ждали помощи. Когда она подоспела, осаждавшие, вооруженные холодным и горячим оружием и даже поленьями, несмотря на крики: "Сдаемся", — беспрерывно и куда попало стреляя, вломились в помещение, свалили на пол жильцов, связали, били их саблями, каблуками, кулачищами. Молчаливый Абрам, забежав в одну из комнат, выстрелил себе в висок из револьвера, но после первого выстрела не потерял еще сознания; тогда он взял револьвер за конец дула, приложил его опять к виску с раной, и, дав дулу другое направление, выстрелил в себя еще раз[56].
Так защищали революционное слово эти безвестные тогда люди! За слово платили железом и кровью, железом, кровью и жизнью!..
После ареста пристав Миллер утверждал, будто он первым ворвался в помещение. На самом деле он первым бежал после первого же выстрела.