Всё было превосходно, кроме кофе; его миссис Аклтон безнадёжно испортила, а потому мне пришлось отправить на кухню Мэдди – спасать положение.
Сразу после завтрака Клэр куда-то исчез, предусмотрительно определив Джула в помощники к Паоле Мариани. Мне это, впрочем, было только на руку. Вряд ли бы дядя одобрил планы выступить перед рабочими с воодушевляющей речью. Я же, напротив, считала свою идею весьма удачной. Мы с Мадлен до полудня ещё раз перечитали газетные заметки и подробнее изучили доклад о суевериях и мистических происшествиях. Затем я выступила перед нею с речью. Мэдди старалась всячески изображать недоверие и злость. Она кривилась, насмешничала и задавала – с помощью блокнота, конечно – на редкость каверзные вопросы.
Словом, представление получилось незабываемое.
В полдень в двери коттеджа постучался мистер Панч – время пришло.
Ещё на середине подъёма на холм я услышала гул множества голосов. Сперва даже показалось, что их было несколько десятков. Но затем стало ясно, что говорят от силы человек пятнадцать, просто очень громко и напористо. Больше всего это напоминало спор, который вот-вот должен перерасти в свару. Но в основе лежал… страх?
– Неужели они действительно верят в проклятия и духов? – пробормотала я, машинально опираясь на локоть Мадлен сильнее, чем следовало бы.
– Боюсь, что так, миледи, – ровным голосом отозвался мистер Панч. – После смерти Джона Кирни слухов стало ещё больше. Однако уповаю на ваше красноречие, которое с завидной периодичностью прославляют бромлинские газеты.
– Благодарю за комплимент, – кивнула я и улыбнулась, хотя теперь не чувствовала себя такой уж уверенной.
Разномастная толпа рабочих показалась задолго до того, как закончился подъём. От нервного напряжения зрение у меня стало острее. Даже со значительного расстояния я видела, как отличаются эти люди друг от друга. Одежда была тёмных, скучных оттенков – линяло-чёрный, серый и коричневый. Однако некоторые из пришедших выглядели аккуратно, а облик их носил следы женской заботы. Другие, кажется, впопыхах напялили на себя первое, что подвернулось под руку. У одного из рабочих, весьма немолодого мужчины с неопрятными седыми космами, овчинный плащ был заляпан спереди чем-то настолько отвратительным, что у меня к горлу подкатила тошнота. И этот неряха горячо втолковывал что-то долговязому щёголю с тоненькой козлиной бородкой, а тот лишь с интересом кивал в ответ! Но особенно выделялся один юноша, высокий и плечистый, как цирковой атлет. Он сидел немного в стороне, рисовал прутиком на снегу и громко напевал: