Альбрехт вскинул презрительно голову.
— У меня другое предназначение. Оно предопределено для меня фюрером. Но если мой фюрер прикажет…
— Брось, Ганс. Ты на такое не способен! — задумчиво прервал его Зук.
— Как прикажете понимать ваши слова, господин оберштурмфюрер? — обиженно проговорил Ганс Альбрехт и залился краской.
— Где это вас учили перечить старшим? — спокойно, переходя на «вы», проговорил Зук. Его подчиненные знали, что если оберштурмфюрер переходил с ними на «вы», то дело принимало плохой оборот, и унтерштурмфюрер это понял.
— Что вы, господин оберштурмфюрер, я просто не понял ваших слов, — поспешил загладить свой промах Альбрехт. — Такое истинному немцу ни к чему. Страдания души и тела присущи лишь дикарям, вроде этого русского. Ведь мы видим, что он уже сломлен окончательно. Он держится только на упрямстве, и ему абсолютно все равно: плюнуть на эту бумажку или нет, — затараторил он. — У нас бы он заговорил быстро, — добавил он и с ужасом замер, опасаясь, что Зук может отдать ему этого русского. С таким, как этот партизан, недолго и сломать себе шею…
Зук уловил пугливую мысль Альбрехта и посмотрел на подчиненного. Ироническая улыбка скользнула по его губам.
— Ну что же, давайте, господин унтерштурмфюрер!
Эсэсовец, проклиная в душе свою болтливость и несдержанность, неуверенно стал спускаться по ступенькам.
…Алексей оторвал глаза от портрета Ленина и поднял голову. Он увидел униженно просящие глаза Мишки-палача и, собрав последние силы, плюнул ему в лицо.
Лапин от неожиданности шарахнулся в сторону и чуть не упал в сугроб. В следующую секунду он, теряя самообладание, рванул из кобуры парабеллум. Алексей с ненавистью смотрел на Мишку, пронизывая его своим взглядом. И Лапин под этим взглядом весь съежился. Он стрелял в Барова до тех пор, пока в пистолете не кончились патроны.
Воздух огласился страшным, нечеловеческим криком. Мишка вздрогнул. Оттолкнув часового, обезумевшая от горя пожилая женщина бежала через двор к месту трагедии. Следом за ней сюда же вбежала молоденькая девушка.
Лапин потянулся к полицаю, взял из его рук автомат, торопливо вскинул его и длинной очередью расстрелял обеих женщин.
Альбрехт торжествующе взглянул на Зука и проговорил напыщенным тоном:
— Финита ля комедия!
* * *
В комнате наступила тишина. Присутствующие молчали. Все они были захвачены картиной суровой правды и мужественного героизма.
— Спасибо вам, товарищ Петренко, — наконец проговорил полковник. — Какие люди!.. Было бы неплохо после того, как мы закончим это дело, выступить вам в печати, по радио, рассказать о них… Мы обсудим это с вами. Продолжайте!