— Стой! — вдруг закричал Лапин. Его трясло от возбуждения, вызванного видом крови. — Стой! — Он поднял руку, и полицейские, тяжело дыша, прекратили избиение.
Лапин бросился к сараю в глубине двора. Там он торопливо принялся разбрасывать кучу старых книг. Он хватал то одну, то другую, пытаясь что-то отыскать. Наконец Мишка нашел обыкновенный букварь и выхватил его из кучи. Он открыл книгу и увидел портрет Владимира Ильича Ленина. Это было как раз то, что искал предатель.
Лапин подскочил к Барову. Алексею удалось уже встать на колени. Он не хотел встречать смерть лежа, ему хотелось стать во весь рост, но сил для этого совсем не осталось.
Мишка-палач трясущимися руками вырвал из букваря портрет Ленина и сунул его в лицо Барову.
— На, смотри! Это твой дорогой и любимый вождь, — завизжал он на высокой ноте. — Плюй на него! Ну, плюй!
Кровь тонкой струйкой стекала с рассеченного лба и капля за каплей падала на портрет Ленина.
— Плюй! Плюй! — принялся вдруг умолять его Лапин.
Бессильный сломить Барова физически, он хотел растоптать его морально, заставить надругаться над самым дорогим, что было у Алексея. Лапин спешил, Лапин бесновался. Его не покидала мысль, что на крыльце стоит Карл Зук вместе со своими гестаповцами. Лапин хотел блеснуть перед оберштурмфюрером, доказать им, что он лучше их разбирается в людях и готов любой ценой добиться своей цели.
Сквозь кровавую пелену Баров посмотрел на портрет Ленина, и неожиданное тепло разлилось по телу. Он глядел и не верил, что перед ним портрет Владимира Ильича. Баров тряхнул головой, подумал, что все это ему пригрезилось. Но портрет не исчезал, а в уши настойчиво лез визгливый крик: «Плюй, плюй, плюй!»
— Плюй, плюй, плюй! — умолял жалостливый Мишкин голос. — Немножко плюнь! — уже шептал он на ухо Барову. — Я отпущу тебя! Плюнь же, ну!
Эсэсовцы с молчаливым интересом наблюдали за разыгравшейся сценой. Этот русский большевик вызывал у Карла Зука уважение.
— Не плюнет, — проговорил он. — Такие делают все наоборот. «Мне бы таких десяток, и я бы отдал за них всю эту пьяную свору», — подумал эсэсовец. Он смотрел на Барова с каким-то странным чувством раздвоенности: с одной стороны, тот вызывал у него восхищение, с другой — страх, непонятный, неосознанный страх, охватывающий его душу.
— Ничего не выйдет! Бесполезная затея, уж поверьте мне, — проговорил Зук. — В моих руках их перебывало, дай бог каждому из вас. Такой уж характер фанатичный. Не пойму только одного: какой смысл упорствовать? Игра проиграна, мы знаем, что он большевик, что шел на связь. По крайней мере это глупо. Скажи, Ганс, ты бы смог вот так?