Ничто, кроме просьбы нарисовать портрет за тридцать евро. Целая коллекция готовых работ — лица в полупрофиль и анфас — была выставлена рядом.
Едва мы приблизились, я тут же схватила Жан-Поля за руку:
— Смотрите!
Прямо на меня с мольберта смотрела Натка — её карандашный портрет красовался среди других набросков.
— О! — воскликнул Жан-Поль. — Значит, они здесь побывали!
— Что я вам говорила! — тоном желчной старухи заметила я. — Нечего было носиться, высунув язык, по античным развалинам! Ван Гог — вот ключ к успеху! Подсказка в нашем квесте.
— Высунув язык, — повторил Жан-Поль. — Значит — очень старательно? Упорно? Изо всех сил? Как собака?
Он опять полез за блокнотом.
— Да. Так и запишите: высунув язык и выпучив глаза. Нет, подождите, сначала узнайте у художника, когда он нарисовал портрет моей дочери.
Мсье Арман — именно так звали художника — заговорил с нами высоким голоском, что совсем не соответствовало его массивной фигуре. Я-то ждала, что эта туша исторгнет из груди шаляпинский бас, а раздалось журчанье ручейка. Да, да, молодые люди подошли к нему в воскресенье, они прогуливались тут, рассматривали фасад знаменитого кафе, заглядывали внутрь. Арман за десять минут нарисовал портрет девушки, но ребята отказались его купить — цена их не устроила.
— А сколько он заломил? — спросила я у Жан-Поля.
Мой друг передал вопрос художнику. Тот быстро смерил нас взглядом, словно прикидывая, сколько мы сами — теоретически — сможем заплатить за этот рисунок. Я видела, что он отсканировал швейцарские часы на волосатом запястье Жан-Поля… А меня осматривать никакого толку! Джинсы за пять евро, футболка за два — сирота казанская!
— Сорок евро, — неуверенно ответил художник.
Он явно накинул вдвое. В этом вопросе у меня глаз намётанный, я опытный переговорщик — если понадобится, выторгую себе Луну с неба с семидесятипроцентной скидкой.
— Отдадите за пятнадцать? — предложила я по-английски.
— Twenty, — тут же ответил художник. — Twenty euros.
Ага, когда речь идёт о деньгах, французы вдруг вспоминают, что знают английский!
— Заплатите ему двадцать евро, — кивнула я Жан-Полю, так, словно он был моим личным казначеем. Потом опомнилась: — Пожалуйста!
Милый друг безропотно отмусолил две купюры по десять евро, и я свернула в трубочку белый ватман с Наткиным портретом. Очень даже неплохим, надо сказать!
Не зная, что делать дальше, мы нашли свободный столик под жёлтым навесом и заказали минералку.
— Почему они не купили портрет? Как вы думаете, Жан-Поль? — заволновалась я.
— Сорок евро — это действительно дорого за карандашный набросок.