Комиссии была известна эта семья, многие часто посещали дом на Галерной, где собирался мистический кружок. Здесь бывали разные люди: степенные профессора, гвардейские офицеры, какие-то толстые помещицы, истошно кричавшие при первом скрипе половиц. Но иногда, влекомая духом декаданса, струившимся над вертящимися спиритическими столиками, к Рериху на Галерную влетала утонченная банда питерской богемы с Сержем Дягилевым во главе. Он сыпал остротами и дарил букеты из белых и алых роз ясновидице Елене и своей первой любви — танцовщику Вацлаву Нижинскому. Делал он это озорно и по-буржуйски щедро, соря каламбурами, взятыми взаймы у Оскара Уайльда.
Действительно, через несколько дней Рерих разослал всем поклонникам сверхъестественного приглашение на сеанс знаменитого варшавского медиума Яна Гузика, приехавшего в Питер якобы по просьбе самой императрицы. В Зимнем его принимал сам государь, с ним были дочери и наследник. Гузик действительно признавался одним из самых мощных в Европе вызывателей духов. Но телепат Вольф Мессинг считал его в большей степени гипнотизером, чем мастером по вызыванию духов Наполеона, Александра Македонского и Адама Мицкевича. А впрочем, какая разница, кого он там вызывал из небытия? Такие люди весьма к месту в зимний вечер, в преддверии Рождества или Крещенья.
Заинтригованные приглашением на нечто запредельное, к Рериху на Галерную устремились в тот вечер и Дягилев, и Бенуа, и Грабарь. Последний задумал нечто дьявольское: «…я условился с двумя из гостей, моими единомышленниками, кажется с Раушем фон Траубенбергом[3] и еще кем-то, кого не припомню, что я «разомкну цепь» и попытаюсь в темноте пошарить и пошалить. Нас, как водится, предупредили что «размыкание цепи— опасно для жизни» и в лучшем случае может навлечь на виновников такой удар дубиной по голове со стороны вызываемого духа, от которого не поздоровится. Кроме того, Рерих нас всех оповестил, что Янек самый сильный современный медиум и в его присутствии материализация духа принимает совершенно реальные формы, вплоть до полной осязаемости. К нему благосклонен и потому постоянно является некий горный дух, воплощающийся в образе обросшего волосами человека, но «боже упаси до него дотронуться: будет беда».
И вот огни потушены. В комнате нестерпимая духота от множества народа, составившего под столом цепь из рук. Вдруг раздаются страшные звуки: не то гитары, не то балалайки, что-то в комнате задвигалось, застучало.
— Началось, — послышался шепот.
Под столом было особенно неспокойно. Видимо, дух пыжился изо всех сил материализоваться. Я решил, что настало время действовать, потихоньку освободил свои руки от соседей справа и слева и, опустив их под стол, стал шарить. Через несколько минут я нащупал какую-то шкуру; провел руками по ее складкам, легко набрел на что-то твердое — не то темя, не то колено, которое шкура покрывала, и стал рвать ее к себе. Шкура не уступала, ее крепко держали, но возня была заметна, и через несколько минут я почувствовал сильный удар кулаком в спину, от которого вскрикнул и поднялся. Еще кто-то через мгновение зажег электричество, и все кончилось. Сеанс был сорван, вернее, был признан «не вполне удавшимся»»