2
Жизнь доктора Рябинина сделала крутой поворот. Впрочем, он привык к таким поворотам. В его жизни их было достаточно. Когда в середине 1926 года он узнал о приезде Рериха в СССР, старые воспоминания унесли его в 1898 год, тогда они впервые встретились в его медицинском кабинете. Их соединил интерес к необычным проявлениям человеческого духа, к таинственным способностям медиумов и к нездоровью Елены Ивановны, жены художника. Рерих обратился к доктору, молодому, но уже известному тогда в столице специалисту, занимавшемуся исследованиями и терапией эпилепсии. Насчет этой болезни были разные мнения. Отдельные авторитеты видели в ней не столько болезнь, сколько дар. Вот так случайно врач и художник стали встречаться в медицинском кабинете. Потом были мистические бдения, вертящиеся столы, странствующие маги, мартинистская ложа и звание розенкрейцера, говорившее о принадлежности обоих к братству тамплиеров.
Столь же приятной, как давняя встреча, стала для Рябинина телеграмма, пришедшая в его ленинградскую квартиру из далекой Урги, от Рериха. Художник предлагал ему присоединиться к экспедиции, направлявшейся в Тибет, страну, запретную для европейцев. И хотя у доктора было много других дел, он все же рискнул и, бросив все, решил стать паломником в страну Востока и влиться в караван, формировавшийся в Урге. Согласно предложению Рериха, доктору сначала нужно было отправиться в Москву для встречи с сотрудниками Музея Рериха в Нью-Йорке — русскими американцами Морисом и Зинаидой Лихтман. Они жили в роскошных апартаментах гостиницы «Метрополь», которую революционная власть переименовала в 1-й Дом Советов. Наблюдая несколько дней жизнь американской пары, Рябинин не переставал удивляться, как вольно те чувствовали себя в Москве, где каждый шорох согласовывался со Старой площадью и Лубянкой. Однажды, накануне отъезда в Ургу, доктор не выдержал и сообщил Лихтманам о своих наблюдениях за ними и тех вопросах, возникавших как бы против его воли. Взять хотя бы их триумфальные посещения различных комиссариатов и Горного отдела.
В январе вечереет рано. Из номера, где шел этот разговор, был виден Большой театр. Вот по площади промаршировал отряд красноармейцев. Морис Лихтман смерил доктора взглядом, полным превосходства, и изложил то, что, наверное, говорить был не должен. Рассказанное американцем не просто ошеломило Рябинина, оно открыло ему то, что раньше казалось несерьезной игрой в тайны. Теперь, после рассказа Лихтмана, эта «игра» как бы обрела плоть, превратилась в серебристую паутину тайных обществ, лож и центров, покрывших земной шар. Речь Мориса вначале была сумбурной и прерывалась многозначительными взглядами, но в целом она свелась к следующему: