Наутро проснулся от того, что Тётькатя ругалась с Хряком. Ну насчёт Митьки я погорячился — он в основном молчал, зато Катя старалась за двоих.
— Ты чего такую рань припёрся?
— ……..
— Тебе делать нечего, а человек с дороги, умаялся.
— ……..
— И когда уж надоест по этим болотам шлындрать? Остепениться пора!
— Он сам просил, — пробурчал Митька.
— Ты поори, поори ещё тут.
Тут и я показался на пороге своей комнаты.
— Ну вот. Я ж говорила; разбудил, — Катя картинно взмахнула руками и скрылась за дверью.
— Умывайтесь и завтракать, — донёсся с кухни её голос. — А то уйдёшь голодным — с тебя станется.
Обруганный ни за что Хряк даже и не подумал обижаться, он быстро прикончил свою порцию яичницы и даже подобрал остатки хлебной корочкой. Запить чем-нибудь он отказался, а пока я допивал свой чай и собирался, вышел во двор и сел на завалинке — покурить. Своим непробиваемым спокойствием и обстоятельностью он очень напоминал Прохора, чего ему не хватало, так это прохоровой уверенности в себе, и тут уж ничего не поделаешь — слабохарактерность — чисто человеческая черта.
— Ты чего позволяешь Катьке ругаться на тебя? — спросил я Хряка, когда мы отошли от дома.
— А чего зря лаяться? Она ж не со зла.
— Так что, если не со зла, значит можно всякую напраслину возводить? Обидно должно быть.
— Не, когда брехня — не обидно. Обидно, если правду говорят.
Сам того не понимая, Митка рассуждал почти как философ. Убеждённость, основанная на опыте простой и честной жизни, делала некоторые из его редких фраз почти афоризмами, не хватало только литературной обработки.
Погрузившись в размышления, я не заметил, как мы свернули со знакомого маршрута. Путь наш лежал теперь не строго на север, как раньше, когда мы ходили к озеру с валунами, а всё сильнее отклонялся к востоку. Пейзажи не сильно отличались от тех, что я видел до этого — точно, как описал вчера Митька: трава, болото, деревья, потом болото, кусты трава.
Идти было намного дальше, чем к капищу, мы два раза устраивали привал, пока наконец Хряк не сказал своё:
— Немного осталось.
Минут через десять мы вышли к большому серому, как и все деревянные строения в округе, дому. Одной стороной, той, где располагалось большое деревянное колесо, дом выходил на запруду с зеркальной поверхностью, а другой глядел на берег, круто сбегающий к воде. Озеро размерами и видом сильно напоминало то, у которого стояло Веретье, но производило совершенно другое впечатление: не тянуло почему-то меня посидеть с удочкой на его берегу.
У входа в дом нас встречали две женщины в серых холщовых платьях, тоненькая девчурка лет четырнадцати и белобрысый мальчишка лет семи.