– Ваше последнее желание?
Мое последнее желание? Что за вопрос. Смеяться можно?
– Да, есть одно, – отвечаю я. – Хотелось бы мне быть сейчас где-нибудь в другом месте. Это можно устроить?
Через пять минут мне вводят две иглы.
Не раздумывая, жму на первый шприц.
Когда бьешь штрафной, лучше не думать. Если замешкаться, начнешь думать и удар выйдет криво.
Я сделал правильный выбор. Единственный правильный выбор.
Обезболивающее скользит по телу, и я чувствую холод.
Осталась минута.
Ральф Мальф улыбается и кивает на второй шприц.
– Ты куда-то спешишь? – говорю я. – У тебя что, конец смены?
Перед лицом смерти я решил поспорить. Ты погляди.
Пятьдесят секунд.
В какой-то миг мне уже не хочется этого делать.
Легкая, мгновенная мысль.
Сорок секунд.
– Ужасно жаль… – бормочу я.
Ральф Мальф не разобрал моих слов.
– Вы что-то сказали?
– Да нет, я только сказал, что мне жаль. Так, в общем. Ужасно жаль…
Тридцать секунд.
Мне никогда не нравилось бить штрафные. Слишком волнительно. Ведь, в конце-то концов, я вратарь. Трус, одним словом. Если нападающий не забьет штрафной – это позор, а вратарю вроде нормально. Характер у меня никудышный, консьерж, да и только.
Двадцать секунд.
Ральф Мальф куда-то исчез. Я вижу бабушку, которая мне улыбается. Я знал, что она придет. Она всегда появлялась, когда мне было сложно. Бабушка всегда была рядом. Она протягивает мне руку и сжимает мою ладонь.
– Как здорово, что ты здесь… – шепчу я.
Глаза ее светятся, она улыбается.
У бабушки самая прекрасная улыбка на свете.
Десять секунд.
– Бабуля, я уже иду…
Она кивает головой. Она знала. Ведь бабушки знают все.
Она на секунду отпускает мою руку. Пора.
Я кладу палец на головку шприца.
Я не боюсь.
Я нажимаю, до самого конца. Моя вена готова принять желто-золотую жидкость, которая разливается по ней.
В этот самый миг за тысячу километров отсюда Паола готовит обед и вдруг чувствует, как шея похолодела, точно от порыва холодного ветра. Она оборачивается. Окна закрыты, на дворе лето. Дети играют у себя в комнате и оттуда раздаются их голоса. Она удивляется. И вдруг все понимает.
Она выходит на балкон и смотрит вверх, не сдерживая катящихся по щекам слез.
Не плачь, милая, не плачь. Прошу тебя.
Мне хочется спать. Ужасно хочется спать.
Последнее, что мне удается расслышать, – это колыбельную, которую напевает бабуля. Она поет очень тихо, чтобы я не проснулся. Я уже заснул, но она все еще поет. Она немного покачивает меня, положив руку мне на живот. Так она качает меня и поет, пока я не засыпаю крепко-крепко. Как жаль, что нельзя умереть вот так, когда бабушка рядом. Это должны сделать обязательным условием смерти.