Все дальше спускаясь с гор, мы въезжали в тропическую зону. Постепенно окружающая природа до неузнаваемости менялась. По каменным полуразвалившимся изгородям лепились цветущие орхидеи. В тени огромных деревьев, где все дышало тяжелыми испарениями, кустились папоротники. Посаженные по склонам гор кофейные деревца казались отсюда карликовыми черешнями, усыпанными спелыми плодами. Слух наш ласкал рокот водопадов — это заканчивали свой бег по горным ущельям сотни ручейков. Даже воздух, по мере того как мы удалялись от гор, наполнялся особым ароматом. То и дело из-под колес машины вспархивали птицы диковинного оперения. Мы, европейцы, таких птиц видели лишь в детстве на картинках.
Жара врывалась в машину, и в конце концов всем приходилось снимать пиджаки и продолжать путь в спортивных рубашках. Я лично так и не смог привыкнуть к этому. В душе оставаясь благопристойным буржуа конца XIX века, я неизменно испытывал во время этой процедуры сильную неловкость; слишком давно я родился, чтобы позволить себе это в присутствии дам. Иногда мы останавливались в маленьких харчевнях, рассеянных вдоль дороги, — обычно они располагались по окраинам деревушек. Я уже привык к тому, что ночью мы обязательно встретим в одной из таких харчевен двух-трех пьяных работников, которые при мерцающем свете керосиновой лампы в сумерках крохотного зальца во все горло спорят о политике, пересыпая каждое слово отборной руганью. Для меня эти разговоры были столь же неожиданны, как если бы я увидел вдруг на дороге… райскую птицу! Всегда такие набожные и тихие, люди эти давали выход своей горечи, избирая в качестве мишени либо Христа, либо непорочную деву Марию, либо папу Римского, которых они награждали самыми нелестными эпитетами. В странах протестантской религии сквернословие в адрес святых не принято.
А в этом словесном жанре, как я слыхал, испанцы — великие мастера. Однако ни в Швеции, ни в Германии слепая злоба человека никогда не бывает направлена против имени божьего или слуг господних. Вольтер мог быть продуктом только такой страны, как Франция: его нападки на святыни не встретили бы понимания среди протестантов.
Когда же я смогу проникнуть в этот мир недоступных тайн, столь же загадочный, как и окружающая его природа?
Фусагасуга. Фу-са-га-су-га… Это индейское название было мне известно задолго до приезда в Америку — еще в детстве я с трудом учился произносить его. Дядюшка Самуэль в письмах к моему отцу рассказывал чудеса об этих местах, где он приобрел летнее шале — «Эль Арболито». Детьми, полные восторга, мы слушали рассказы о дикорастущих орхидеях, о тропических ливнях, которые длятся по нескольку часов. По словам дядюшки, однажды за время грозы он прочел при свете молний полный номер лондонской «Таймс» времен Крымской войны! Для нас, детей, не менее диковинным, чем страшная буря, казалось это индейское слово, которое невозможно было произнести: Фусагасуга! Кто бы из нас мог тогда подумать, что настанет время, когда это место станет лагерем заключения земляков моего дядюшки!