Они находились в том состоянии, когда человеку кажется, что он пока не пьян, но сейчас станет, когда сладкая теплота разлилась по телу и от нахлынувшего ощущения невесомости становится немножко тесно, хочется простора, размаха. Но Сергей со стороны видел, что приятелям простор и размах ни к чему, они и ходить уже не очень горазды. Они были неприятны. Бешенству, с которым Сакович выскочил из дому, нужен был выход.
— Что, натрясли у малышни копеек и празднуете?
Шутка или оскорбление? Хава обиделся:
— Это ты, может, мелочишься. Мы на свои. Двенадцать рублей сегодня заработали, товар продали.
— Я так думаю, если бы на свои, не ограничились бы пустяками, что вам две-три бутылки. Правда?
Виновато заерзал Семен Трофимович.
— Вот что, ребятки. Надо сбегать кому… Моя доля.
Он достал откуда-то из одежд кошелек со старомодной защелкой и принялся, полуотвернувшись, шуршать бумажками.
— Трешка, — решился, наконец, — три рубля.
— Где ты сейчас возьмешь? — усомнился Маврин.
— Да? — Семен Трофимович заколебался и хотел уже прятать деньги, когда руку его перехватил Яшка.
— Ничего, придумаем что-нибудь. Не жиль, дед, давай!
Отобрав трешку, Яшка торопливо глотнул из бутылки, резво поднялся:
— Я сейчас, ребята! — и исчез в темноте.
А старик, похоже, все еще мучался сомнениями:
— Тогда, знаете что, хлопцы, надо вам поесть. Нехорошо так. Пошли ко мне, там закуска на кухне — винегрет. С полведра будет. Надо поесть.
…Винегрета действительно оказалось с полведра — огромная казенная кастрюля. Есть пришлось прямо из нее детскими вилками и ложками. Пацаны стояли вокруг большой, давно остывшей электроплиты в окружении баков, картофелечистки и других металлических агрегатов с блестящими нержавеющими боками, щурились от кафельной белизны вокруг.
— А где дед? — спросил Маврин.
— Сказал, сейчас придет, — пожал плечами Сакович.
Они остались на кухне одни. Приятное хозяйское ощущение свободы в служебном помещении, в месте, куда при других обстоятельствах их никогда бы не пустили, вызывало тихое, осторожное веселье. Как если бы ни с того ни с сего оказались они на самой середине центрального городского проспекта — никому нельзя, а они — на тебе — расположились. Пацаны хихикали и переглядывались.
— Я что думаю, — сказал вдруг Хава, понизив голос, — давайте садик почистим.
Мимоходом сказал, между прочим, так вот — пришла в голову мысль, и он, ни минуты не медля, по-товарищески ею и поделился.
Маврин перестал ухмыляться и глянул на Саковича. Сакович поднял на Хаву глаза и тотчас опустил. А Хава спокойно набрал ложку винегрета, отправил в рот и принялся медленно, целиком отдаваясь процессу, жевать. Хава жевал, а они молчали. Хава ничего больше не предлагал и не спрашивал, а они ничего ему и не отвечали. Помолчав, тоже взялись за ложки и стали есть.