– Паш, – сказал он, снова взяв трубку, – мне очень нужно, чтобы ты спустился вниз, к «холодильникам», и проверил, есть ли у нашего трупа бородавка или родинка между указательным и средним пальцем левой руки.
– Ладно, – ворчливо сказал Паша. – Сейчас спущусь. Но с тебя бутылка.
– Однозначно.
Паша отключился, а Андрей продолжал держать трубку в руке, другой рукой перебирая бумаги в пачке, и, вынув протокол вскрытия, снова пробежал глазами: так… мышечное окоченение, наружный осмотр, кожа… Телефон заиграл в его руке, и Андрей мгновенно нажал кнопку.
– Да?
– Востёр! – буркнул Паша. – Так, смотрю. Какая рука, говоришь?
– Левая. – Андрей, замерев, ждал.
– Ну, есть.
– Точно? – выдохнул Андрей.
– Ну, то есть не сама родинка, а следы, которые от нее остались – кожа тут, между пальцами, очень нежная…
– Спасибо, – с чувством ответил Андрей.
Только сейчас по резко улучшившемуся настроению он понял, как придавливала его после самоубийства Славика эта неуверенность – кто все-таки висел на крюке от люстры в квартире Леонтьева? А это подтверждение, последнее, было как…
– Похоже, что и родинку, и кончики пальцев жгли все тем же азотом, – заметил Павел, с грохотом задвигая поддон с трупом обратно в холодильник. – Только родинку давно, а пальцы совсем недавно…
– Что? – не расслышал Андрей.
– Я говорю, сжег себе кончики пальцев, а воспользоваться отсутствием отпечатков для своих криминальных нужд вряд ли успел – сразу повесился. Где логика?
Связь вернулась, как только они выехали из туннеля под Ла-Маншем на свет божий, и у Маши снова завибрировал телефон.
– Андрей? – спросила она, не взглянув на экран.
– Увы! – раздался веселый бабкин голос. – Это совсем не он. А я, твоя дряхлая старушка.
– Привет, Любочка, – смутившись, поздоровалась Маша. – Прости, что не звонила с прошлой недели.
– А. – Бабка усмехнулась. – Дело молодое. Приходится самой напоминать о себе. Так как он?
– Кто? – сделала вид, что не поняла бабкиных инсинуаций, Маша.
– Не притворяйся! Этот Андрей. Мы тут с Тусей побеседовали и…
Маша вздохнула: мать ее Андрея не переваривала. Нелюбовь эта была иррациональна, как всякое настоящее чувство. Оно прикрывалось шаблонным: горшок котлу не товарищ, сапог лаптю не брат, не по Сеньке шапка (то есть Машка). Но Маша понимала, что Андрей в материнском подсознании всегда будет связан с прошлогодним ужасом и смертями…
– И я совершенно не согласна с тем, что она говорит! – прервала ее размышления бабка весьма решительным тоном.
– Да? – Маша даже не знала, что и сказать. – А… почему?
– Наталья уверена, что он на тебя дурно влияет, иначе говоря, профессионально влечет в совсем иную, чем нужно, сторону.