Отец заметил внезапное отсутствие криков и слез. Рассвирепел. Хлестал ремнем уже с ожесточением. Наверное, эта порка никогда не закончится. И никто за меня не заступится, потому что и заступиться-то некому. А если самой? Что-то вдруг шевельнулось в душе. Неизвестно откуда возникла и стала расти отчаянная смелость. Я и сама не поняла происходящее. Только неожиданно вырвалась из рук отца, отбежала к окну и тихо сказала:
— Не бей меня больше. Если ты будешь еще меня бить, я выпрыгну в окно.
Сказала и испугалась собственных слов. Мы жили на четвертом этаже. Но ненависть к отцу и отчаяние заставили меня прижаться к подоконнику. Честное слово, я бы тогда точно прыгнула, сделай ко мне отец хоть один шаг.
Мама появилась наконец в комнате и успела как раз к этому моменту. Она растерялась и смотрела на меня расширившимися глазами. Отец так и застыл с ремнем в руке. Лица их были белыми. Ну, совсем белыми. И почему-то расползались, как блины на сковородке. А через мгновение я поняла — падаю на пол и ухватиться ни за что не могу. Больше не запомнила ни капельки.
После этой истории я долго болела. Мама разговаривала со мной ласково, но очень осторожно. Старалась подольше выдержать в постели. А отец почти не разговаривал. Как и я с ним. Между нами что-то произошло. Он выглядел виноватым, а сказать мне об этом не хотел. Наверное, он даже с мамой об этом не говорил. Привык всегда быть уверенным в своей правоте, но сейчас…
Я же не могла простить ему порки. И не хотела прощать. Обида на отца была огромной. Когда он вечером заглядывал в нашу с Никитой комнату, — поздороваться, — отводила глаза в сторону. Не желала смотреть на него. Мы в течение двух-трех минут натянуто разговаривали, выдавливая из себя неуклюжие, нерадостные слова.
Единственной отдушиной стали приходы Лидуси. Иван появился у нас всего один раз. Начищенный и наглаженный, как на парад. Мама всучила ему большой пирог, специально для него испеченный. Иван краснел, отворачивался. Говорил коряво и смотрел исподлобья. Больше визитов нам не наносил. Думаю, из-за моего отца. Они сразу почему-то невзлюбили друг друга. И уже навсегда. Зато по утрам, когда мама, взявшая бюллетень, уходила в магазин, Иван появлялся под окном. Можно было подумать, он нарочно караулил момент. Так вот, он появлялся под окном и зычно орал:
— Кать-ка-а!
Я слетала с кровати и высовывалась в окно. Смотрела на него сверху. И представляла сама себе, что я — Елена Прекрасная, а он Иван-царевич и ему надо доскакать на своем коне до моего окошка, снять с моей руки заветный перстень. Даже правую руку клала на подоконник, дабы она немного свешивалась на улицу. Но Иван не давал мне долго мечтать. Он окидывал меня внимательным взглядом. Потом лихо сплевывал сквозь зубы и немного тише, чем раньше, спрашивал: