Родители с Никитой обратили внимание на мой пришибленный вид, ноо понять, с чем он связан, так и не смогли. Никаких явных проступков на горизонте не отслеживалось. Тем не менее, я долго ощущала себя провинившейся и была тихой, точно мышка. Этот окаянный поцелуй никак не забывался. Его привкус ощущался целую неделю. Пока что-то не дернуло меня соскрести немного ржавчины со старой водопроводной трубы, неизвестно зачем валявшейся у Никиты под кроватью. И этой вот ржавчиной потереть губы. Как рукой сняло. Только чувство раскаяния осталось. Чего уж там, сама виновата. Вышло так, будто я напрашивалась на активные действия со стороны Ивана. Конечно, у меня и в мыслях не было ничего подобного. А как докажешь? Иван, наверное, теперь подсмеивается надо мной.
Кроме раскаяния, появилась непонятная неудовлетворенность. В душе все металось и рвалось. Голова распухала от непрошенных мыслей. Я заметила, что наблюдаю за Иваном, пристально слежу за ним. Больше того, ищу с ним случайных встреч. Злюсь до слез, если вижу рядом с ним кого-то из девчонок. Шурочку Горячеву возненавидела до трясучки. Выискивала в ней всевозможные недостатки. Напрасно, между прочим. Иван ни с того, ни с сего начал заигрывать с Заварихиной. Видимо, получал удовольствие от Шурочкиной ревности.
Весна, между тем, брала свое. И уже начинала бушевать. Зелень полезла изо всех щелей. Вечера стали на редкость теплыми. В нашем дворе собиралась большая разновозрастная компания: и парни, и девчонки. Пели под гитару песни, рассказывали анекдоты, возились, толкались… Взрывы смеха рассекали звенящий вечерний воздух. Бабка Борисова с первого этажа без конца жаловалась на шум под окном.
— А вы, теть Даш, окна закрывайте, — посоветовала ей мама.
— Бог с тобой, Аня, — жалобно проскулила Борисова. — Так ить задохнешьси. Жара-то нонешним маем какая!
— Тепло, — согласилась мама, оглядываясь на внезапно захохотавших ребят.
Мы ездили навещать бабушку. Дедушка лежал в больнице. К нему почему-то не пускали. Бабуля сильно расстраивалась. Вот мы и поехали. На обратном пути прошлись по магазинам. Теперь мама застряла под окнами Борисовых. Ей было неудобно прерывать бабку Дашу. Или не хотелось идти домой? Я стояла рядом с мамой, держала сумку с продуктами. Носком туфельки вырисовывала на асфальте невидимые загогулинки. Даже пятиминутное торчание у подъезда для всеобщего обозрения раздражало. Я нервничала, дергала маму за руку. Старалась не смотреть в сторону веселившейся компании. Но мои глаза сами косили туда. Еще бы! Иван был среди ребят. Не один, с Шурочкой. Обнимал ее за плечи. И тоже посматривал на меня. Мне казалось, еще минута и я не вытерплю, позорно сбегу отсюда без мамы, с головой выдав свои чувства.