Мама с папой посмеивались над моими страхами.
— Маленькая она еще, — говорили они между собой, — не понимает.
Я слышала их разговоры и обижалась. И вовсе уже не маленькая! На следующий год в школу пойду. Вот был бы дома брат Никита, он не стал бы смеяться надо мной. Но Никиты не было. Его на все лето отправили в пионерский лагерь. Он появлялся только дважды — на пересменку. Оба раза гостил дома по три дня. И снова уезжал. Вот. Без него меня съедала тоска. Поделиться радостями, горестями, открытиями, ну, совершенно не с кем. До осени целый месяц без недели.
И вдруг выяснилось — поделиться есть с кем!
В понедельник мы с мамой первый раз поехали в детский сад из нового дома. Дорога показалась мне кошмаром. Бесконечные пересадки из автобуса в автобус. Везде теснота, давка. В одном автобусе пришлось ехать на подножке. И двери были открыты. Мама вцепилась в поручни так, что пальцы у нее побелели. Всем телом она сильно прижимала меня к какой-то толстой тетьке, без передышки ругавшейся на нас. Меня постоянно тошнило. Мама уговаривала потерпеть. В общем до центра мы добирались больше часа. Мама опоздала на работу. А я смертельно возненавидела автобусы. Обратная дорога показалась мне еще страшней. Сущий ад, как говаривала бабушка. Вечер. Люди ехали с работы. Уставшие, злые. Теснота и давка куда больше, чем утром. То тут, то там в автобусах вспыхивали злобные споры из-за места, из-за разорванных чулок, из-за того, что кто-то кого-то случайно толкнул или зацепил сумкой. Иногда слышалась откровенная ругань. Меня тошнило сильнее, до рвоты. Когда мы наконец добрались до дома, то я еле передвигала ноги. Мама оставила меня на крылечке у подъезда — подышать свежим воздухом, прийти в себя. А сама помчалась домой — готовить ужин.
Я смирно сидела на ступеньке. Там, где позавчера протирал штаны вредный мальчик с крохотным щенком. Действительно смирно сидела. И рассматривала все вокруг.
Прямо напротив дома был тот самый глухой забор со странной красной лампочкой. От нашего подъезда к нему вела асфальтированная дорожка. Такие же дорожки шли и от других подъездов. Я посчитала. Всего семь. Семь подъездов — семь дорожек. Нигде ни деревца, ни кустика. Немного асфальта и огромные кучи земли, битого кирпича, ломанных досок, еще чего-то. И ни одного дома, кроме нашего. Правда за забором торчало несколько подъемных кранов. Значит, другие дома еще построят. Это я знала. Папа у меня работал на стройке. Может, на этой стройке?
— Эй, ты, как там тебя? Катерина, что ли?
Я даже вздрогнула. Так хорошо было сидеть на прохладных ступеньках и мечтать: вот построят дома, заселят их, будет здесь жить много девочек и у меня появится куча подружек, с кем можно поиграть в куклы и «дочки-матери». А то с Никитой все в войну, да в войну. Надоело уже… И вдруг в мои тихие мечты врывается резкий, неприятный окрик: «Эй, ты!».