Старые кленовые деревья как бы шепнули ей: очнись — это ведь мы тебе махали тогда листочками, а большая белокурая липа, стоявшая у входа на поляну, дохнула на Евгению медовым ароматом, и она словно очнулась от забытья. Глаза её заискрились, она уже определилась с зелёными кронами высоких деревьев, косогором сопки, заросшей кустарником, дорогой, больше похожей на тропу, скрадывавшими и изменившими знакомые только ей ориентиры. По её поведению, уверенности в движениях я понял — Евгения узнала участок тайги, где прошли её юные годы.
Почти безошибочно она подвела меня к небольшой насыпи с котлованом. «Вот здесь стоял дом начальника нашего участка», — сказала она. Пробравшись сквозь кусты, я действительно увидал обломки черепичной кровли, остатки фундамента из гранитных камней и кирпичей, трухлявые брёвна, засыпанные землёй. Чуть поодаль, в стороне от этого места был выход на уже знакомую полянку с ульями. И здесь как будто на неё нашло озарение: «А на этом месте стояли наши бараки, где мы жили».
Конечно, там уже не было и следа от этих бараков, все давно разобрали и увезли, когда построили дорогу, но они, словно призрак, стояли перед её глазами. Мне показалось, что она видит перед собой свои маленькие окна, слышит скрежет барачных дверей, ведущий в её небольшую комнатушку, где она жила с родителями.
Мне были интересны любые приметы полувековой давности, и мы их нашли. Пройдя немного вверх, на сопку, я увидал в чащобе обросший мхом железобетонный постамент. Не понимая, что это, остановился, разглядывая его с разных сторон. Евгения Григорьевна признала в нём подставку для статуи оленя, стоявшей когда-то у дороги в пятидесятые годы. Кое-где на деревьях остались ещё куски проржавевшей колючей проволоки — напоминание о лагере японских военнопленных. В ста метрах к вершине сопки, вспомнила она, было японское кладбище.
По моим сведениям, японцы, приезжавшие сюда несколько лет подряд в начале девяностых годов, среди которых были и бывшие военнопленные, работавшие в этом лагере, не раз пытались, но так и не смогли найти эти захоронения, чтобы выкопать и увезти с собой останки своих умерших сородичей. Так и остались они покоиться на вершине небольшой сопки, заросшей дубками, кустарником, травой. Пусть будет мир их праху и никто не нарушит покой умерших на этой земле японских военнопленных.
Суровая дальневосточная природа стёрла почти все следы жизни в когда-то бурлившем работой поселении первых евреев-переселенцев, затем заключённых, потом спецпереселенцев и просто рабочих строителей. Сегодня, не зная об этом, даже не заметишь этот съезд с дороги в далёкое прошлое.