Во вторую очередь, Мустафа был ветераном фирмы. Работал едва ли не с момента ее основания. Не пропустил ни одного дня, часто выходил по субботам. Полагал себя практически отцом-основателем, следил за порядком, мог запросто рявкнуть на генерального за какую-нибудь лишь Мустафе очевидную провинность. И пальцем грозил так... Страшно. И непременно минут эдак надцать перечислял всякие фрагменты тела гендирской эбе. Прочий персонал тогда словно невзначай стекался к месту конфликта, чтобы приобщиться к классовой борьбе и удовлетворить жгучую пролетарскую ненависть.
В очередь первую, Мустафа был штатным чистильщиком обуви. (да да! обнаружив в штате компании должность чистильщика обуви, я тоже пришла в благоговейный ужас, но факт остается фактом) Гениальным чистильщиком обуви, между прочим. Никогда больше не видела я свою обувь в таком сияющем, в таком божественном и безупречном состоянии, как после обработки мустафиными огроменными ручищами, похожими больше на шерстяные варежки. Идеально чистая, глянцевая, прекрасная обувь вызывала аппетит и даже вожделение. Ее хотелось съесть! Более того, ее хотелось... Просто, хотелось.
Каждое утро Мустафа обходил все кабинеты административного здания, толкая перед собой супермаркетовую скрипучую коляску. Скрип-скрип... Идет Мустафа, бредет Мустафа, кряхтит Мустафа - точь в точь баба-яга костяная нога. Скрип-скрип. Каждое утро по неизменному маршруту, из отдела в отдел, тяжело с присвистом дыша и сдвинув к переносице седые "брежневские" брови... Останавливался в дверях, оглядывал присутствующих, потом переводил глаза на пол - обычно, к его приходу желающие уже выставляли обувь ближе к выходу - и тогда либо нагибался, чтобы переложить обувку в коляску, либо строго глядел на персонал, не желающий воспользоваться его услугами.
- Бытинки? Грязны! Чиститьнада! Грязны бытинки - дурак человек! Мама твоя ипать тогда надо...- лопотал он, и в лопотании слышались нотки яростной обиды. Мустафа считал, что всякий приличный сапиенс, а особенно сапиенс правоверный, обязан ходить в идеально чистой обуви. Мустафа был уверен, что не сияющие бочками, носами и пяточками туфли - стыд, позор и гюнах (грех). И в том смысле, что гюнах для человека, и в том смысле, что гюнах по отношению, собственно, к обуви. - Грязны... Плёхоплёхо человек! Жалко бытинку! Ипать тоже эбе! Вай вай йазык! (йазык- это жалко по турецки, чтобы вы знали)
- Йазык йазык. Иди иди, Мустафа. Некогда сейчас, - отмахивались плохие, но очень занятые человеки. Мустафа не двигался с места, нависал укоризненной тяжелой глыбой в проеме, покачивал квадратной башкой, супился и по-кабаньи опасно хрюкал.