Затем я переключилась на стулья и стол в поисках ответов на… да на что угодно. Еще через пять минут мне пришло в голову откинуть ковер. Под ним скрывался квадратный люк размером полтора на полтора метра, ручка его была вделана между досками в полу. Я оттолкнула стол, от жуткого скрипа свело скулы. Затем я с каким-то идиотским выкриком вроде «У меня пистолет!» быстро (на случай если внутри кто-то прятался) отворила крышку люка и прицелилась: в одной руке пистолет, в другой – фонарь.
Как будто издалека до меня донесся грохот упавшего на пол пистолета. Фонарик в руке задрожал, но его я не уронила. Я не могла поверить в то, что увидела перед собой, и не понимала, на каком свете нахожусь. За люком оказалось помещение метров пять глубиной и метров десять в ширину. Там лежал знакомый рюкзак, оружие, бутыли с водой и большой фонарь – значит, психолог здесь все-таки побывала. Однако теперь ее нигде не было видно.
Но не от этого у меня перехватило дыхание и подкосились ноги. Самым сильным ударом стал огромный, занимавший почти всю каморку холм: какая-то безумная мусорная куча, а в ней – бумаги и сотни журналов, точь-в-точь такие, как те, что выдали нам для записи наблюдений за Зоной Икс. На каждой обложке – должность. Каждый, как выяснилось позднее, исписан от корки до корки. А еще их было гораздо больше, чем участников двенадцати экспедиций.
Под силу ли вам представить, что я почувствовала, впервые заглянув в темную каморку и увидев это?… Наверное, да. Наверное, вы смотрите на эту кучу прямо сейчас.
* * *
Третьей и самой лучшей командировкой, в которую я отправилась после колледжа, стала поездка на самую окраину западного побережья – скрюченный клочок суши у границы обитаемого мира. Здесь, в стране огромных, извергнутых из-под земли каменных образований, окруженных вековым тропическим лесом, умеренный климат боролся с арктическим. Сырость зашкаливала: около восемнадцати тысяч миллиметров осадков в год, и отсутствие капелек воды на листьях было чем-то из ряда вон выходящим. Воздух поражал чистотой, а растительность была такая пышная и густая, что каждый завиток папоротника, казалось, рос для того, чтобы заставить меня почувствовать свое единение с миром. В местных лесах водились медведи, пумы и лоси, а также бесчисленное множество птиц. В протоках плескались огромные, не отравленные ртутью рыбы.
Я жила в деревне с населением триста человек неподалеку от побережья: снимала у одинокой пары коттедж на холме рядом с домом, принадлежавшим пяти поколениям рыбаков. Наиболее выдающимся качеством моих хозяев – как, впрочем, всех их соотечественников – была неразговорчивость. Друзей я там не завела, даже не уверена, дружили ли между собой соседи. Только в местной пивной, куда захаживали все, можно было встретить намек на дружелюбие. Впрочем, потасовок и поножовщин тоже хватало, так что я старалась бывать там пореже. До знакомства с мужем оставалось еще четыре года, и тогда я в общем-то никого не искала.