— Потому что он не видел этих следов, — говорит детектив Риццоли. — Когда приехала полиция, их уже не было. Их смыли. — Она наклоняется так низко, что мне видны ее зрачки — две черные мишени внутри шоколадных радужек. — Кому понадобилось это делать? Кто хотел скрыть тот факт, что в подвале был ребенок?
— Почему вы спрашиваете об этом у меня? В тот момент меня даже не было в стране. Когда все это случилось, я гостила на Тайване у своих родственников.
— Но вы ведь знали У Вэйминя и его жену. Как и они, вы говорите на мандаринском диалекте. В подвале была их маленькая дочка, верно? — Она достает из кармана блокнот и читает: — Мэймэй, пяти лет от роду. — Риццоли смотрит на меня. — Мать и дочка — куда они уехали?
— Откуда же мне знать? Я смогла улететь домой только через три дня. К тому времени они уже уехали. Собрали всю свою одежду, все свои вещи. Понятия не имею, куда они отправились.
— Почему они убежали? Потому что жена повара была нелегальной эмигранткой?
Я стискиваю зубы и сердито смотрю на полицейскую.
— Вы удивлены, что она сбежала? Если бы я была нелегальной эмигранткой, детектив, и вы бы решили, что мой муж только что убил четырех человек, как скоро вы надели бы на менянаручники и депортировали? Девочка родилась здесь, а вот Лихуа — нет. Она хотела, чтобы дочка выросла в Америке, так стоит ли винить ее за то, что она избегала полиции? Стремилась уйти в тень?
— Смыв отпечатки, она уничтожила важное доказательство.
— Возможно, таким образом она хотела защитить дочь.
— Девочка была свидетельницей. Она могла бы изменить ход расследования.
— И что, вы бы привели пятилетнюю девочку в зал суда и заставили бы давать показания? Неужели вы думаете, что присяжные поверили бы дочке нелегальных эмигрантов, если весь город уже назвал ее отца чудовищем?
Мой ответ ошарашивает ее. Риццоли замолкает, раздумывая о логике моих слов. Она осознает, что действия Лихуа в самом деле были разумными. Лихуа действовала как любая мать, стремящаяся обезопасить себя и ребенка от властей, которым она не доверяет.
— Мы вам не враги, госпожа Фан, — мягко произносит Фрост. — Мы просто пытаемся узнать правду.
— Я сказала правду девятнадцать лет назад, — напоминаю я. — Сказала полиции, что У Вэйминь и мухи не обидел бы, но они не хотели меня слушать. Гораздо проще было считать, что он — сумасшедший китаеза, а кто знает, что творится в голове китаезы? — Я слышу горечь в собственном голосе, но даже не пытаюсь скрыть ее. Резкая и жгучая, она продолжает изливаться. — Поиск правды — трудоемкое занятие. Слишком трудоемкое. Вот что думала тогда полиция.