Однако нам нужно сжечь еще кое-что.
Я достаю из мешочка маску. Серебристые шерстинки, отражающие свет костра, снова кажутся живыми, словно из тьмы выскочил дух самого Сунь Укуна. Однако маска безвольно свисает с моей руки — всего-навсего неживой объект из кожи и обезьяньего меха, истлевающий предмет реквизита, который я выкупила у китайской оперы много лет назад. Каждый из нас троих надевал ее. Мы поделили эту роль на всех. Я была в ней, когда защищалась от женщины-убийцы на крыше. Белла — когда спасала полицейскую. И наконец Джонни — когда выпускал пулю в висок Патрика Диона, замыкая круг смерти.
Я бросаю маску в огонь. Шерстинки тут же загораются. Я вдыхаю запах паленого меха и обуглившейся кожи. Яркая вспышка — и маска уничтожена, а Сунь Укун вернулся в мир духов, туда, где и положено быть Царю Обезьян. Однако он никогда не уходит слишком далеко — когда он очень нужен, каждый может обнаружить его в самом себе.
Пламя угасает, и все мы пристально смотрим в костровую яму, отыскивая в пылающих частичках пепла то, что хотим отыскать. Для Беллы и Джонни это одобрительная улыбка отца. Они выполнили свой дочерний и сыновний долг, и теперь их жизни принадлежат только им.
А что же я ищу в этом пепле? Я разглядываю лицо моей дочери Лоры, чьи останки десять недель назад обнаружили в имении Патрика Диона, в одном из глухих, увитых плющом уголков. Я вижу лицо своего любимого мужа, по-прежнему молодое, и волосы его все так же черны, как в день нашей свадьбы. Моя дочь и мой муж не становятся старше, а я медлю на этой земле — мое здоровье рушится, волосы серебрит седина, и годы все сильнее прорезают морщины на лице. Но, старея, я с каждым годом становлюсь все ближе к Джеймсу и Лоре, к тому дню, когда мы снова будем вместе. А потому в сгущающейся тьме я шагаю безмятежно и бесстрашно.
Ведь я знаю — они будут ждать меня в конце пути.