— Да ведь оно, электричество-то колхозное. А я сам по себе. Единолично существую.
— А почему же вы не вступаете в колхоз? — спросил Белозеров.
— Да ведь оно, свое-то милей… Как говорится: оно хоть и корявое, да свое.
— Не богато, — сказал академик, покашливая от дыма. — А где же семья?
— А вон, на печке, — скакал Ерофей Макарыч.
И тут все увидели детские головки, свесившиеся с края печки с каким-то тупым выражением застывших в равнодушии глаз.
— Да… вот это жизнь, — тихо проговорил Белозеров.
— Да уж у меня без прикрасы, как есть, натурально, — сказал Ерофей Макарыч, раскуривая трубку. — Все сам, своими руками делал. Никто не помог… Я все люблю свое, вот, скажем, взять хотя бы эту ложку, — Ерофей Макарыч взял со стола ложку и подал академику. — Сам выточил. Из липы… Во всей избе ни одного гвоздя железного — все на дереве держится.
— Да, да… свое… Тысячелетия живут люди для себя. И это неистребимо, — сказал академик, с укоризной глядя на Белозерова, который протирал платком слезящиеся глаза. — Вот она, страшная правда!
— Да уж куда страшней! — весело сказал Ерофей Макарыч, меняя лучину. — Все, которые ко мне заходят, ужасаются. У меня там, во дворе, — сейчас-то темень, не видать, а днем придете, покажу все свое хозяйство: и соха, и борона деревянная, и капкан…
— Капкан? — удивленно спросил академик. — Вы охотник?
— Дед охотился, и отец тоже. А капкан этот на медведя устроен был, да попал в него не зверь, а человек… Богач у нас тут был, Сигней. Ну он и попросил у отца капкан и поставил его возле своего амбара, снежком его притрусил, а утром пришли — человек попался, так ему и оттяпало ногу-то… Многие теперь этим капканом интересуются…
Академик встал и, уходя, протянул десять рублей Ерофею Макарычу.
— У меня все бесплатно, — с гордостью сказал старик.
— Возьмите… детишкам, — пробормотал академик, засовывая деньги ему в карман.
— Ну я же вам говорю: музей наш бесплатный для всех.
— Какой музей? — растерянно спросил академик.
— Да вот этот самый. Музей одноличного хозяйства. Вот Николай Андреевич на правлении предложил: оставить мою избенку в натуральном виде, чтобы дети наши видели, какова она, жизнь, была…
Белозеров фыркнул и выбежал из избушки, стукнувшись о притолоку головой.
— Позвольте, а дети? — воскликнул академик, задыхаясь от ярости. — Дети тоже?
— А как же! — все с той же веселой гордостью сказал Ерофей Макарыч. — Сам из воску лепил… А волосенки из льна. Ну, как живые!
— А теперь куда пойдем? — спросил Шугаев, сотрясаясь от смеха.
— Вы, оказывается, большой шутник, — сердито проговорил академик. — Никуда больше я не пойду.