Игнат вновь отпрянул, защищаясь от пластов ссыпавшейся штукатурки. Засвистели, рассекая воздух, оборванные провода. Механически сочленения сенокосца накренились, заскрежетали — протяжно и предупреждающе, будто выдохнули людям: "бегите!.."
А потом с головокружительной высоты обрушился железный трос.
Одним ударом, будто серпом, он рассек все еще дергающееся на проводах чудовище — по диагонали, обнажая куски бледно-розовой плоти. Скользнул по постаменту, выбив новый сноп оранжево-белых искр.
И в долю секунды отсек Эрнесту голову.
И замер, закрутился змеиными кольцами у самых Игнатовых ног.
Какое-то время парень с ужасом глядел, как обезглавленное тело Эрнеста еще пытается удержать равновесие, как из разрубленных артерий выплескивается и пузырится кровь, окрашивая одежду в багрянец и тьму — цвета самой нави. Затем колени подогнулись, руки разжались, отпуская ружье. И выпавшая капсула покатилась к Игнату, словно подхваченная сквозняком.
Он машинально накрыл ее ладонью и заскулил — хрипло, почти беззвучно. Мир подернулся кровавой пеленой, и в ней, словно свежий ожог на коже, проступило изображение птицы с человечьей головой. Под ее правым крылом собиралась в лужу перламутровая слизь умирающего монстра, а под левым — темная кровь Эрнеста. И, сжимая одной рукой капсулу с водою живою, другой Игнат осенял себя крестным знамением и бездумно повторял слова некогда заученной молитвы:
— Господи, ты прибежище мое и защита моя. Не убоюсь я ужаса в ночи, и стрелы, летящей днём, и язвы, ходящей во мраке. Потому перьями Своими осенишь меня, и под крыльями твоими я буду безопасен. Ведь я… только я! Только я один пришел сюда с душою светлой, с помыслами бескорыстными. И нет в моем сердце зла…