Она дергает себя за гагатовые бусы, словно затягивает на шею петлю, а потом добавляет скорее удивленно, чем зло:
— Вам, белым, что ни отдай, вы все примете как должное. Даже если вам отдадут последнее, даже самое дорогое. Такой вот вы народ.
Я молчу. До сих пор я не отошла от оторопи, в которую повергла меня увиденная сцена. Да и не знаю, что тут вообще можно сказать. По возвращении я заметила, какими утонченными стали манеры Дезире и как непринужденно она держалась в присутствии белых. Да и Нора с Лизон шептались, что янки разбаловали девчонку и хорошо, что старая мадам положила этой вольнице конец. А то слишком высоко взлетела птичка. Уже и запамятовала, кто такая. Но я не думала, что все зашло настолько далеко. И что своим приездом я отняла у сестры пусть и мимолетное, но счастье.
Я взяла бы ее за руку, но перед глазами все еще стоит картина — руки Дезире комкают расстегнутую рубашку Джулиана, гладят его по груди…
— Что, понравилась тебе моя сказочка? — Дезире смотрит на меня исподлобья. — Тогда я еще одну расскажу. Дело было наутро после нашего приезда в «Малый Тюильри». Возле тебя крутилась портниха, подгоняя платье так, чтобы не был заметен шрам на груди. А меня послали искать твой ридикюль, который ты невесть где оставила. В нем лежали нюхательные соли, и портниха опасалась, что если туже затянет корсет, они тебе понадобятся. Захожу я, значит, в гостиную. А там Жерар. Развалился в кресле, одну ногу на подлокотник закинул, а перегаром от него несет, как от винокурни. Видно, до братниного запаса добрался. И оборачивается так ме-е-едленно, словно голова иголок полна. И говорит — эй, как там тебя, Дезире? Снова присядь, разговор к тебе есть. Хлобыстнул еще виски и тычет на стул. Что мне оставалось делать? Сажусь, а про себя думаю — все, девушка, допрыгалась. Сейчас он припомнит вчерашний ужин, так припомнит, что спина в кровавое желе превратится. А он молча кивает на бутылку, а второго-то бокала на столе и нет. Ну, взяла я да из горла и отхлебнула. Пропадать — так навеселе. А Жерар сначала пялился, как я пью, а потом смеяться начал. Смех у него жуткий был, сухой, будто мешок с горохом встряхивают. А потом зарылся руками в волосы и заплакал.
— Жерар Мерсье?! — Никогда бы не подумала, что он способен проливать слезы! Пусть даже и крокодильи.
— Ну да! — всплескивает руками Дезире, так искренне, словно мы еще близкие люди и делимся наболевшим. — Вот те на, думаю, вот те на! Оказывается, не такое уж он чудовище. Тоже вроде человек. И вдруг меня жалость к нему разобрала, как будто в груди что-то растаяло и по венам теплым растеклось. Хлебнула я еще виски для храбрости и говорю ему: дескать, не кручиньтесь, мсье Жерар, а лучше расскажите мне, что вас томит. Ну, он и рассказал. Что тебя ему в малолетстве навязали, а ему перед людьми стыдно, что ты смуглая. Но раз уж времена такие пошли, то выбирать не приходится. И еще всякое рассказывал. Про войну, про то, как у них в полку больше народа от поноса перемерло, чем от пуль, и что Гастон на самом деле бежал с поля боя, а Гийом выстрелил ему в спину и с тех пор топит горе в виски. Пока Жерар говорил, я к нему совсем близко пододвинулась, даже приобняла. А сама тоже ревмя реву, потому что со мной как с человеком обращаются. Ну, поплакали мы друг у дружки на плече, а потом он и говорит: знаешь, Дезире, мне с тобой легко и приятно, а с твоей сестрой совсем наоборот. Бесит меня, что она такая овца. Что с ней ни делай, все стерпит. Так и хочется взять кочергу и забить ее до смерти. Вот так я и поступлю в первую брачную ночь… Со страху меня аж перекосило. Бросилась его умолять, чтоб он тебя пощадил, а он иную песню завел. Мол, была б я рядом, ему б завсегда было весело. Тут я поняла, к чему он клонит, а пьяному-то море по колено. Вот я и говорю — а хотите, я вам хоть каждый день буду настроение поднимать? Раз вам так со мной хорошо. Он сразу ухватился за эту мысль. Верно, говорит, будешь моей placée. Я тебе квартиру в Новом Орлеане сниму и буду приезжать к тебе, когда накатит. Обещал, что не будет вытворять со мной ничего такого, к чему с рабынями привык, ничего сверх меры, раз я с виду барышня и манеры у меня хороши. А если я ему угожу, он тебя пальцем не тронет.