Она смотрит мне в глаза — настойчиво и требовательно. Не как проситель, а как человек, которому уже нечего терять.
— Про свой договор с Бароном ты объяснила мне позже, и я сразу поняла, что третье желание — мое. Ты припасла его для меня. Мне никогда не вырваться от тебя, Фло. Я пробовала, но ничего не получилось. Ты найдешь меня повсюду. Загадай третье желание, и покончим со всем сразу. Я так устала бояться, Фло. Я так чертовски устала.
Взмах рукой — и черное полотнище падает к моим ногам, а в воздух взвивается облако пыли. Сколько же ее накопилось за месяц! Чихаю и тру слезящиеся глаза, но мешкать некогда. Школьная доска темнеет, как окно в ночь, и мне не терпится распахнуть его во всю ширь.
Пальцы тянутся к обломку мела и начинают водить им прежде, чем я соображаю, что хочу нарисовать. Не надгробие с крестом, а покатые, плавные, чувственные линии. Вырисовывая их, я дрожу от возбуждения, ведь эти движения как будто и созданы для того, чтобы повторять контуры тела, чтобы ласкать и доставлять удовольствие.
В центре веве — то ли сердце, то ли раскрывшая клобук кобра. Змея смотрит на меня овалами глаз. Эти глаза, как два лепестка на тонком стебле, я видела где-то еще. Но где именно? В голове круговерть мыслей. Что же я натворила? И что собираюсь натворить? Ведь не могу же я вызвать саму себя! Хотя почему бы и нет? Хуже не будет. Зато узнаю, кто же я такая на самом деле. Пошатнувшись, выставляю вперед руки, упираясь в доску.
Дезире жалуется на усталость? Ох, зря. Не ей суждено годами нести бремя чужого имени. Разве она вздрагивает, слыша хриплый шепот, или ежится, когда костлявый палец играючи смахивает с ее затылка завиток? Потому ее осуждение пронзает меня насквозь. Все, что я сделала, было ради нее, а она считает меня врагом. Это так несправедливо!
По грифельной плоскости пробегает дрожь.
Я тупо моргаю, но тут же вспоминаю, что как раз этого-то я и добивалась. Бросила клич волшебству, и оно пришло на зов. Тут и в транс впадать не нужно. Седлать меня все равно некому. Меловые линии растекаются по доске, словно в патоку тонкой струйкой льют молоко. Когда я отдергиваю ладони и тру их, они не скользят, а липнут. Аромат, исходящий от кожи, ни с чем не перепутаешь. Приторный до невозможности, он оседает на нёбе кристаллами сахара. А когда схлынет первая волна сладости, обоняние начинает распознавать и терпкие нотки ветивера, и запах пыли, добела прокаленной на солнце, и солоноватое дыхание реки. Всё бы отдала, чтобы вновь оказаться дома, но как назло, мне нечего больше отдать!..