— Именно, — подтверждает Джулиан. Таким же кивком он поощрил магдалинку за вкусно приготовленный суп из баранины.
Стискиваю перчатку, выжимая на подол грязные капли.
— Что за игру они с Габриэлем затеяли?
— Покамест не знаю, но скоро выясню. Мари ведь передала через сестру, что вы еще встретитесь. Ей, видимо, есть что сказать.
Дребезжа по мостовой, наш кеб въезжает в чугунные ворота, которые открываются во двор, где, как рыбешки в садке, теснятся экипажи и омнибусы. Гам такой, что можно оглохнуть. Извозчики зазывают пассажиров или ругаются промеж собой, хрипло ржут лошади, кнут хлопает над блестящими от влаги спинами, скрипят колеса, надсадно вопят мальчишки, размахивая влажными, с потеками типографской краски газетами. Из-под сдвоенных арок крыши доносится возня паровозов — то пронзительный свист, то пыхтение, когда они отхаркивают дым. На буровато-красной, подкопченной стене вокзала виднеется надпись «Железная дорога Лондон — Чэтем — Дувр. Кратчайший маршрут до Парижа, Брюсселя и Кёльна». Зажимая уши, оглядываюсь по сторонам, но Мари нигде не видно. Хотя вряд ли бы она дожидалась нас на грязном дворе, под моросящим дождем. Перед тем как преклонить колени, она всегда кладет на пол бархатную, расшитую лилиями подушечку. Жить, как и молиться, она предпочитает с комфортом.
Джулиан уже у входа, когда я, опомнившись, бросаюсь вслед за ним. Над нами нависают арочные своды, черные и бархатистые от копоти. Бесконечно длинный поезд попыхивает дымом, как плохо вычищенный камин, и толпа пассажиров течет к нему толчками, вплескиваясь в узкие двери. Мужчин не так уж много, потому как рабочее время еще не закончилось, зато полным-полно решительных мамаш, которые, размахивая шляпной коробкой в одной руке, а другой прижимая к груди ревущего младенца, громогласно поторапливают стайку отпрысков. Провинциалки, совершившие набег на Пикадилли и Оксфорд-стрит. Для жителей пригородов нет лучшего развлечения, чем прошвырнуться по столичным магазинам. Когда последние пассажирки, кряхтя, забираются в вагон, проводники как по команде с громким щелчком захлопывают двери. Поезд змеится прочь, а на перроне остаемся только мы с Джулианом. И Мари Ланжерон.
Она сидит на сундуке в дальнем конце перрона, под тонким, похожим на стебель столбом, с которого свисает хрупкий бутон фонаря. Опознать ее легко. Девушки ее лет редко надевают к траурному платью чепец вместо шляпки из подкрашенной соломки. Но Мари считает, что белый чепчик сойдет за апостольник. В чем-то она права. С первого взгляда ее легко перепутать с монахиней. Но чем ближе мы подходим, тем больше Мари напоминает мне богатую, избалованную девчонку, которой хватило цинизма нарядиться сироткой из приюта и прийти в таком виде на маскарад.