Только губы не исковерканы. Ярко-алые, будто смочены вином, они распускаются в улыбке, когда рядом кому-то больно. Все детство, сколько себя помню, улыбка эта багровела в моих кошмарах.
— Давай, Флоранс, подходи поближе, — манит, подзывает Гастон. — Наконец-то восторжествует справедливость.
— Она восторжествует, когда… судья в Олд-Бейли… зачитает вам смертный приговор.
Тяжело дыша, мистер Эверетт скорчился на алом ковре. Одну ногу поджал под себя, другую вытянул на ступени и она мелко подрагивает от боли. На правом плече и выше колена набухли черной кровью раны.
— Кому, мне? — усмехается Гастон, чуть скосив в его сторону глаза. — Между прочим, я тут не единственный кандидат на виселицу.
Охнув, Дезире выпускает мой локоть и, шатаясь, припадая к полу, добирается до Джулиана. Ее руки шарят по лоснящейся от крови штанине, нащупывая пулевое отверстие. К отекшим пальцам не до конца вернулась подвижность, но давят они так сильно, что Джулиан вскрикивает. С выражением задумчивого безразличия Гастон следит, Ди отрывает креповые ленты от юбки, пытаясь наложить жгут. Короткий шлейф задевает его сапоги, и Гастон, поморщившись, отступает, словно боясь замараться.
Почему же он не умер? В чем мое упущение?
«Во второй раз выражайся яснее, и уж тем более в третий», — велел мне Барон, но ведь я так все и сделала! Все, как он сказал! Вызнала имя врага, промолвила его, но в последний момент Барон отрекся от своих обязательств. Почему? Неужели он не стал седлать Джулиана из-за его глупого бахвальства? Но это так мелочно, это совсем недостойно высших сил! Нет на свете ничего вернее Смерти, но если даже Смерть меня не выручит, на кого еще мне уповать?
Или Джулиан был прав? Нет мира духов, синие бабочки — суть порождение бьющегося в судорогах мозга, и убийства произошли не по моей воле, а по стечению обстоятельств? В первый раз Роза отравила работорговца из мести и подставила меня. А во второй я сама приказала Жанно. Я же приказала ему… я приказала…
Черный глазок револьвера уставился мне в переносицу. Палец Гастона ласкает спусковой крючок, но вспышки все нет. Если я хоть немного разбираюсь в Мерсье, выстрела еще долго не последует. Гастон упивается властью над моим дрожащим телом.
Но и мне нужно потянуть время. Лихорадочно зарываюсь в память, ворошу воспоминания, нащупываю одну-единственную фразу — тонкую ниточку, которая распутает весь клубок. Осталось чуть-чуть, ну же, я почти вспомнила…
— Мне рассказывали, будто ты погиб на войне, Гастон Мерсье, — говорю бездумно. — У нас дома тебя считали героем.