И рассеялись синей пылью…
В миг падения еще не успеваешь осознать, что с тобой происходит, потому удивление притупляет боль от удара. Там, где острые камешки впились в голую шею и плечи, ощущается лишь легкое покалывание. Это потом уже вызреют кровоподтеки. А в затылке словно бы шевелится паучок, он все дальше — до лобной кости, до висков — вытягивает свои тонкие, покрытые зазубринами лапки.
Я моргаю. Поле зрения заслоняют сапоги, потрескавшиеся и белые от пыли. За одним голенищем — рукоятка ножа. Ноги в линялых брюках кажутся огромными, как стволы болотных кипарисов, зато лицо работорговца маячит красным пятном в обрамлении редких, выжженных солнцем волос. Рука с плетью кажется и того меньше, но плеть я вижу отчетливо. И понимаю, что сейчас она опустится на меня. Пузырь обиды раздувается в горле, пока не заслоняет дыхательные пути и я в прямом смысле слова не начинаю задыхаться.
Он ударит меня на глазах моих рабов. Меня. Ударит. Белый прощелыга из Кентукки.
Прежде чем пузырь прорывается криком, на работорговца с двух сторон наскакивают управляющий мсье Жак и Тони, надсмотрщик-мулат. Кентуккийцу заламывают руки, после чего Тони, ткнув мерзавца под ребра его же плетью, доходчиво объясняет, что со мной так нельзя. Я не «паскуда черномазая», как он изволил меня именовать, а белая мисса Флоранс, хозяйская дочка. И если миссе Флоранс стукнуло в голову кидаться на пришлых, царапаясь и вопя, что ж, пусть ей. Чем бы господское дитя не тешилось.
— Да что ж она у вас дикая такая, прям кошка болотная! — Работорговец потирает выкрученные запястья и сплевывает розовым.
— Уж какая есть, а все одно — хозяйка, — разводит руками Тони, пока управляющий помогает мне встать.
— А неча ей на честных людей злобиться! Будто я обманом ту девчонку забираю. Да я за нее, ежели хотите знать, семьсот долларов выложил! За соплюху, которую еще растить да растить.
Мсье Жак успевает схватить меня за талию, прежде чем я вновь кидаюсь в атаку:
— Дезире моя! Никто не смеет забирать ее у меня! Она моя…
«Сестра!» — кричу я про себя, но сантиментами торговца не проймешь. Тем более такого, что, как стервятник, ездит по плантациям и скупает рабов по дешевке. Калек, стариков, молодняк, который слопает больше, чем наработает. Из самых завалящих рабов при умении можно выжать пользу. А Дезире — жемчужина посреди навозной кучи. Редкая находка, поцелуй Фортуны, дар, по недосмотру оброненный ангелами. Это я понимаю даже своим двенадцатилетним умишком.
— Она — моя собственность!