Я наблюдаю за своей одиннадцатимесячной внучкой Марли, напевая вместе с ее музыкальной игрушкой: «ОДИН, два, ТРИ, четыре, ПЯТЬ, шесть, СЕМЬ, ВОСЕМЬ, ДЕВЯТЬ, ДЕСЯТЬ». Она смотрит на меня с изумлением и восторгом и затем начинает танцевать. Она делает это абсолютно непроизвольно, вихляя своей ромбовидной попкой, покачиваясь и размахивая ручками, Я наблюдаю за тем, как рождается танец — это случилось впервые, — и не могу не присоединиться к ней. Марли тоже мой учитель. Мы танцуем как первобытные люди, исполнявшие свой первый танец на заре человечества. Марли не пытается сделать свои движения правильными или произвести на кого-то впечатление. Она естественна, как сама природа. И я точно так же, без всякого контроля, начинаю делать похожие движения, покачивая бедрами и размахивая руками. Из меня изливается смех. Я чувствую радостное возбуждение, которое передается мне от Марли. Но вот мелодия заканчивается, Марли смотрит на меня, затем переводит взгляд на музыкальную игрушку и нажимает на кнопку, чтобы начать песенку сначала. Но ничего не получается. Она пытается сообразить, как воспроизвести чудо. Я наблюдаю за тем, как она нажимает на кнопку второй, третий раз... и в конце концов игрушка начинает работать. Услышав первые звуки, Марли устремляет свой взгляд на меня, ее личико загорается, тельце начинает двигаться, и танец повторяется.
Моя любимая старая белая овчарка по кличке Кер-ман была еще одним моим учителем, — пожалуй, одним из самых замечательных учителей, которые у меня были после того ключевого события 1986 года. Ее любовь ко мне была абсолютно безусловной. К концу жизни у нее отказали задние лапы и она не могла ходить. Поэтому, когда ее кто-то звал, она ползла по полу на брюхе, перебирая передними лапами. Когда Керман умирала, из ее пасти начала течь кровь. Я позвала моих троих детей и сказала им: «Я бы хотела усыпить ее, если вы не назовете разумных причин, по которым делать этого не стоит». Дети, увидев, в каком плачевном состоянии находится Керман, согласились со мной. Мы запаслись ее любимой едой и устроили для нее вечеринку. Дети играли и резвились с ней так, как будто она была здорова. И она ползала за ними с радостной улыбкой на морде и, несомненно, получала от всего этого наслаждение. Казалось, в тот момент она забыла о боли. Керман всегда умела только отдавать, ничего не требуя взамен.
Когда пришло время везти ее к ветеринару, мы все поехали с ней — девять или десять человек, все ее друзья и вся наша семья. Мы стояли вокруг стола, на котором лежала Керман, а мой сын Росс наклонился к ней, чтобы видеть ее глаза. Доктор сделал укол, прошло мгновение, Керман не шевелилась, и когда Росс сказал: «Она ушла», мы все уже знали об этом. Еще минуту назад она была с нами, а теперь ее не стало. Наша Керман ушла, и некому было сказать «Прощай». Это было так трогательно и мило!