Далеко к юго-востоку показался узелок лучей прожекторов и тут же зазвонил телефон. Я снял трубку.
— Вызываю все орудия. Вызываю все орудия. Раз, два три три? Четыре?
— Четыре, — сказал я.
— Пять, шесть. Вы на проводе, три?
— Три, — сказал чей-то голос.
— С юго-востока один вражеский. Высота 10 тысяч футов.
Я передал информацию Лэнгдону.
— Тут уже кое-чем пахнет — сказал он, вставая с шезлонга. — Наводчики, по местам!
Кэн и Четвуд взобрались на свои сиденья. Орудие развернулось жерлом в сторону самолета, словно вынюхивая его. Лучи прожекторов подвинулись ближе. По мере приближения самолета вспыхивали все новые и новые, пока, наконец, не взметнулись вверх и лучи прожекторов за долиной. В их ослепительно белом свете были видны мельчайшие неровности рельефа нашего летного поля.
Ствол орудия медленно поднялся. Мы напрягли зрение вглядываясь в точку, в которой сходились все лучи.
— Вон он, — сказал вдруг Кэн взволнованным голосом.
В лучах прожектора показалось белое пятнышко, но оно оставалось на месте, и лучи от него отодвинулись.
— Виноват, — поправился Кэн, — это всего лишь звезда.
И тут напряженную тишину разорвал «танной»:
— Внимание! Внимание! Проследить за тем, чтобы не горело никаких огней. Немедленно потушить все огни. Вражеские самолеты прямо над головой. Примите все меры, чтобы не было видно никаких огней. Все.
— А что если сейчас включат огни посадочной полосы? — сказал Фуллер.
— Я бы этому не удивился, — ответил Кэн. Он повернулся ко мне. — Тебя ведь тут не было, а, Барри, когда это случилось? Дело было на прошлой неделе. Они врубили ее на полную катушку для садившегося «харрикейна»[14], когда прямо над нами был джерри. Вот мы сдрейфили! Тот пилот просто не мог не видеть, что это аэродром.
— Нет, вы только поглядите на этого тупого подонка! — возмутился Мики.
От офицерской столовой, находившейся в дальнем углу аэродрома по соседству с огневой позицией другой нашей трехдюймовки, отъехала автомашина. Ее фары, хотя и притушенные, отчетливо сверкнули на темном фоне ангаров.
— Будь я рядом, я не знаю, что бы сделал. Приказал бы ему потушить фары и даже не стал бы повторять. А если б он их не выключил, я бы по ним выстрелил. Выстрелил бы, и все — плевать мне, офицер он или не офицер. Вот придурок — всех ставит под удар.
Относительно огней у Мики была фобия. В нем как-то странно сочетались трусость и смелость, и точно так же странно в нем уживались щедрость и эгоизм. Вечером в бараке он ругался на чем свет стоит, если не тушили свет. Каждый вечер он делал обход, чтобы убедиться, что огни везде погашены. Если где-то была видна хоть малейшая щель, он не отставал, пока ее не затыкали. Было даже известно, что он пожаловался на то, что свет сквозь доски пола пробивается сбоку барака. А если он был дежурным, невозможно было войти или выйти из барака без того, чтобы он не предупредил: «Следите за светом!», причем слова эти произносились грубо, угрожающим голосом.