— Тут нельзя сказать с полной уверенностью, — заявил Лэнгдон. — Зенитка Филипа тоже стреляла. Я видел два разрыва. Один был далеко справа, другой — совсем рядом с кончиком левого крыла. Сказать точно, который был наш, невозможно. Как бы там ни было, выстрел действительно чертовски удачный.
Тут к нашему окопу подкатил армейский грузовик, и из него, улыбаясь во весь рот, вылез Тайни Треворc.
— Поздравляю, Джонни, — сказал он. — Прекрасная стрельба!
— Ну, что я говорил? — сказал Мики.
— Значит, это мы его сбили? — спросил Лэнгдон.
— В этом нет никакого сомнения. Хотя, разумеется, на первой позиции абсолютно убеждены, что это их заслуга. Но первый снаряд Филипа прошел далеко справа. Он стрелял двенадцатым номером и просто не успел поменять его. У вас первый был явный недолет. Вы ведь не меняли запальную трубку?
— Нет. Мы сделали три выстрела девяткой.
— Тогда это, должно быть, ваш. Джерри сам на него напоролся. — Он оглядел окоп. — Это второй расчет, который должен заступить, так? Ну что ж, тогда остальные могут сесть в грузовик — съездим, поглядим на хорошую работу.
Повторять приглашение не пришлось — мы обрадовались, как школьники, быстро перебрались через парапет из мешков с песком и, разговаривая все разом, залезли в кузов. Когда добрались до северного конца аэродрома, остов самолета еще горел, загорелось и несколько кустов по соседству, отчего огонь казался еще ярче. Охрана уже прибыла, но из-за страшного жара подойти ближе чем на пятьдесят ярдов было невозможно. Жар бил в лицо, как будто ты стоял перед открытой леткой мартеновской печи. Люди беспомощно толпились вокруг, лица у всех раскраснелись, а глаза будто приворожило пламя. Боевая машина превратилась в груду искореженной стальной арматуры, черневшей на фоне огня, кроме тех мест, где металл раскалился добела и оплавился.
Казалось невероятным, что всего несколько минут назад эта груда стали обладала силой, собственной волей и летела по ночному небу. Было трудно поверить, что это превращение красивого смертоносного оружия современной войны в груду ненужного хлама произошло благодаря нам шестерым — обыкновенным солдатам, стоявшим у зенитки.
Вдруг раздался крик, и все разом посмотрели вверх. Парашют, тускло оранжевый в свете пламени, показался чуть ли не прямо над нами. Он медленно снижался, бесшумно дрейфуя в спокойном воздухе. Мы молча за ним наблюдали, слышно было только гудение и потрескивание пламени. Вскоре парашют опустился так низко, что мы могли видеть лицо человека, висевшего под ним, слегка раскачиваясь на тонких стропах. На этом лице не было никакого выражения, оно напоминало маску, казалось символом массового производства, и я подумал об ордах, которые заполонили всю Европу. Неужели у всех этих людей, которые гусиным шагом маршировали по Елисейским полям, такие же невыразительные черты? Неужели это лицо новой — гитлеровской — Германии?