— Есть один момент, — сказал я. — Вы знали, находясь в Берлине, одну девушку по имени Элейн?
Мой вопрос его слегка удивил. Потом вдруг лоб его разгладился.
— А, вы имеете в виду Элейн Стюарт? Она служит в ЖВС. — Я заметил, как он быстро посмотрел на лежавший на каминной доске бумажник. — Несомненно, вы видели нашу совместную фотографию вон в том бумажнике. В 1934 она была студенткой в Берлине. Славная девушка, она мне очень нравилась. Сейчас она здесь, и нам удается иногда встречаться. Это одно из тех совпадений… — Он развел руки жестом, который совершенно чужд англичанам.
На его лице вдруг появилась озабоченность.
— Уж не взяли ли вы, чего доброго, фотографию?
Я почувствовал, как краска вины заливает мне щеки. Я хотел сказать «нет». Я собирался сохранить фотографию у себя — просто на всякий случай.
— Боюсь, что да. Я считал, что она может предоставить ценность. Весьма сожалею, — сказал я, возвращая фото.
— Большое вам спасибо. — Его вежливость казалась излишней, ведь это была его собственность. — Хотите узнать еще что-нибудь? — спросил он, но я больше ничего не мог придумать.
Он встал.
— Тогда, я надеюсь, вы все хорошенько обдумаете, прежде чем предпринять что-либо еще. Если у вас возникнут какие-то неясности, заходите, пожалуйста, и мы их обсудим во избежание поспешных выводов с вашей стороны, особенно если они снова будут связаны с обыском моих комнат в надежде найти что-нибудь меня компрометирующее. — Он как-то печально улыбнулся и на мгновение даже показался мне очень человечным. — Я собирался немного поработать перед сном, но вот теперь придется убирать за вами.
Я тоже встал, и он проводил меня до двери.
— Я думаю, так вам будет легче выйти, — сказал он и, улыбнувшись, протянул руку.
Я пожал ее и пошел вниз по лестнице, ведущей в комнаты отдыха. Я забрал свои купальные принадлежности со стула и вышел. Стало совсем темно, хотя огни прожекторов освещали небо на юго-востоке.
Взглянув на светящийся циферблат своих часов, я удивился, обнаружив, что всего лишь десять. В этот час, казалось, вместилось так много. Я пустился бегом. В десять наш расчет должен был заступать, и я добрался до окопа как раз вовремя. Я ожидал, что меня будут расспрашивать, почему я так долго мылся, но никто даже не заметил, что я отсутствовал дольше обычного. Все были заняты обсуждением приказа о том, что нам официально разрешается стрелять на высоту до 20 тысяч футов — чем мы постоянно занимались с тех пор, как начался «блиц».