— Ты приехала из Нового Орлеана, чтобы сказать мне это?
— Нет, — сказала Маргарет.
— Извини, я, кажется, совсем отупела. — Анна машинально разгладила несмятую простыню. — Но когда ты приехала? Я не знала, что ты думаешь приехать.
— Я только что явилась. По дороге свернула к Уоткинсу сказать, что проклятая свора опять шляется на воле. И наткнулась на Джошуа, который сидел по-турецки, изображая Будду.
Пальцы Анны продолжали разглаживать край простыни.
— Надеюсь, Уоткинс сообразит последить за цветниками… Джошуа составил план своего будущего. Он тщательно все обдумал и хочет поговорить с тобой. Ты против?
— Против? — Маргарет посмотрела в затененный угол спальни. В этом доме всегда темно, подумала она. Повсюду лампы, но никому ни разу не пришло в голову включить их все, а потому ночные тени таятся по углам и смыкаются у стен. Анне так нравится. — Нет, я не против. Как я могу быть против?
— Для него это очень серьезно! — Пальцы Анны покончили с простыней и добрались до гофрированной оборки. Они проглаживали ее методично и ровно, продвигаясь вперед дюйм за дюймом.
— Я приехала сюда не для того, чтобы обсуждать Джошуа.
Было бы легче, думала Маргарет, если бы все это не выглядело таким ненастоящим. Так и кажется, что вот-вот раздастся музыка за сценой. Анна занимается тем, что создает декорации, а потом живет в них…
— Папа сказал, что Роберт решил выложить тебе все.
Пальцы Анны перестали двигаться. Они застыли на гофрированной оборке — тонкие, гладкие, чуть смуглые.
— Папе не следовало этого говорить.
— И он сообщил мне про вашу сделку.
Руки сомкнулись, пальцы легли на пальцы. В поисках утешения? В поисках силы?
Анна сказала:
— В сущности, меня это не удивило… когда я хорошенько подумала.
Маргарет выжидающе думала: я сейчас же уеду обратно. Прямо сейчас.
— Видишь ли, у Роберта было столько женщин, и одной больше…
— Одной меньше.
Надо бы рассказать ей о том, как Бертуччи стоял за дверью. Надо бы… Но я не расскажу.
— Я приехала, чтобы извиниться.
— В этом не было никакой нужды. — Голос Анны был безмятежно сухим. Совершенно лишенным эмоций. — Я знаю Роберта. Сколько бы у него ни было, ему мало. Всегда мало.
— Но мне — нет. Это кончено.
— А если бы папа тебе не сказал?
Маргарет заколебалась, застигнутая врасплох. Под невозмутимостью — злорадство?
— Ответь на это сама, — сказала Маргарет.
— Папа так к нему привязан!
— Я знаю — как к родному сыну… Ладно, послушай: я приношу извинения, и очень сожалею, и уезжаю домой.
Маргарет была уже у двери, когда Анна сказала:
— Не принимай к сердцу. Ведь все остается в семье.