Но только эта кушетка… она была для них как живая. Его тело пронизывала властная пульсирующая боль. «До того хорошо, что больно, лапочка, — шептал он. — Даже больно». Ему чудилось, что его тело светится, как волны ночью, все голубое и сверкающее. Сияние то угасало, то вспыхивало, а потом взметывалось и откатывалось, как прибой, а он весь содрогался, замирал, исчерпывая свое дыхание, и на мгновение в глубоком покое ощущал себя единственным человеком в мире, совершенным и одиноким.
Сукин ты сын, сказал он себе и переступил с ноги на ногу. Потом ощупью добрался до стены дома и прислонился к ней. Когда дверь наконец открылась, он не шевельнулся. Ну-ка, ну-ка. Она постояла в нерешительности, потом шагнула в темноту левой ногой, правой ногой, на цыпочках, чтобы не выпачкать туфли в грязи. Ее халат голубел в смутном свете. Не знает, что делать. Никогда прежде ей ждать не приходилось. Сотни их сразу кидались вперед. Приоткрой только дверь… Пусть подождет, пусть постоит там. Маленькие носки все глубже уходят в перегной. Опавшие листья здесь никогда не сгребают, и слой ложится на слой, мягкий и податливый. Сладострастные листья. Полные червей. Самцов и самок, мерно извивающихся вместе.
Сделала еще шажок, подобрала полы длинного халата. Никогда еще она не отходила от двери так далеко. Испортит туфли — и как объяснит это? Я испачкала туфли, бегала за кошкой, мама. А есть у них кошка? Собаки нет, никто не лает. Она шепнула:
— Роберт.
Слишком тихо и спокойно. Погоди еще немного.
— Роберт, Роберт, ты здесь?
Смотрит туда, где он всегда ждал ее, и не догадывается обернуться.
— Роберт!
Уже громко и внятно. Умница. А теперь отзовусь и посмотрю, как она вздрогнет.
— Бу-у-у, мордашка!
Позднее, забираясь в машину, он вспомнил, что его ждет Старик. Он сидел в запыленном форде и, прищурившись, смотрел на темную улицу. Все фонари были окружены радужными венчиками, в голове у него звенели спадающие волны опьянения. Он был легким, невесомым и очень хотел пить. Мотор зачихал в ночной сырости, на мгновение смолк и судорожно заработал. Сцепление не отжималось, передачу заело, лязгнули шестерни. Он ударил ногой по педали, чтобы прекратить их визг. У него покалывало в затылке и вдруг дернулось ухо, оно ползло и плясало где-то за виском. Может, Старик меня уже не ждет, подумал он. Если в окнах темно, поеду прямо домой.
Дом Старика сверкал всеми огнями. Роберт посмотрел на широкие ступеньки, на сияющие матовые стекла парадной двери.
— И все это в честь меня, — хихикнул он. — Уйду отсюда во всем величии славы!