— Самая первая из этого выпуска. — По щекам настоятельницы скатились две неподдельные слезы. — Самая первая из наших девочек, кто в этом году выходит замуж.
Первая из этого выпуска — Анна застыла. Ей это не понравилось, хотя это была правда. Не нравился ей и кисловатый запах, исходивший от мантии настоятельницы.
Роберт спросил:
— Идем?
— Да. О, да.
Окружавшие ее черные покрывала вновь заколыхались. На этот раз для того, чтобы распахнуть перед ней огромные дубовые двери.
Анна отдала настоятельнице свой тяжелый букет.
— Могу я вас просить? От меня.
Монахиня кивнула, и, сияя белизной, Анна вышла из дверей. Она прищурилась от солнца и яркого голубого неба. Роберт спросил:
— Зачем ты отдала цветы?
— Они ставят их в своей часовне.
Роберт усмехнулся:
— Стало быть, ты теперь Христова невеста.
— Это просто обычай, — сказала Анна, — все девочки так делают.
Она обернулась и помахала рукой. Одна из черных теней подняла белый букет — высоко, торжествующе.
Правый мизинец Анны вдруг заныл. Резко и сильно. Это случалось, только когда она бывала расстроена.
— Послушай, — сказал Роберт, — я что-нибудь не то сказал?
Она медленно повернулась к нему. Это ее муж, и она едет с ним на свадебный прием. Она поглядела ему в глаза и почувствовала, как ее раздражение проходит. То же она порой испытывала в часовне, когда хору особенно удавался грегорианский гимн. Словно тихие струи катились по спине, по бугоркам позвонков и маленькими волнами омывали голову изнутри.
— Ты прелестна, — сказал он, беря ее руку, на которой блестели новые кольца.
Она все еще разглядывала цвет его глаз. Ее жизнь, сказала она себе, следует своему предназначению. Она была совершенно счастлива.
К середине дня она купалась в счастье. В загородном клубе (украшен он был безупречно, отметила она про себя, все было таким, как следовало) она выпила два бокала шампанского, простояла несколько часов, встречая гостей, станцевала с Робертом и с отцом.
День катился точно по ее плану. На хорошо смазанных колесах. Под нежные скрипки оркестра она танцевала со своими дядьями и кузенами, с восьмидесятилетними старцами, еле передвигавшими негнущиеся ноги, с двенадцатилетними мальчиками, такими маленькими, что она смотрела сверху на их напомаженные затылки. Потом выпила еще шампанского, в голове у нее зашумело, ей стало легко и весело. На белом атласе у нее на плече розовело пятнышко пудры. Она его смахнула.
— Я знаю, кто это, — сказала она Роберту. — Кузина Лоретта. Только она пудрится такой пудрой. Вон та дряхлая старушка, видишь? С лиловыми цветами на шляпке. Из-за этой пудры лицо у нее кажется совсем зеленым.