Кругом росли плодовые деревья, и, хотя на дворе было еще лишь начало марта, повсюду вились причудливые кустарники и зеленела трава. Вдоль и поперек всей территории больницы протекали арыки, по которым, приятно журча, бежала чистая речная вода. Все строения буквально блестели от белизны побелки, сразу бросалась в глаза идеальная чистота. Было видно, что ко всему этому приложилась рука настоящего хозяина.
Безо всяких проблем и проволочек, как это часто бывало в вольных, но казенных заведениях страны развитого социализма, меня поместили в легочное отделение. Отношение медицинского персонала ко мне с первых же минут было почти таким же, как и у врачей «скорой помощи». Пока я сидел в палате на шконке, еле-еле переводя дыхание после длительной поездки, на меня пришел поглазеть весь штат легочного отделения, находившийся на дежурстве.
Конечно же, я прекрасно понимал, кому обязан столь пристальным вниманием и приветливым обхождением, но по старой лагерной привычке сделал вид, что я шланг и резиной не пахну.
Но, как показало время, конспирация здесь абсолютно ни к чему: палата, куда меня поместили, была под стать всей больнице — огромной, чистой и светлой, с высокими потолками и большущими окнами.
Шконарей в палате было всего восемь: все панцирные и одноярусные. «Да, здесь, без сомнения, можно прийти в себя и стать на ноги», — подумал я в тот момент, когда впервые переступил порог этой, как впоследствии показало время, фартовой для меня обители.
С бедолагами, товарищами по несчастью, а в палате их было всего пятеро, я познакомился тут же и уже через несколько минут вел себя с ними так, будто знал их всю жизнь.
Мужики без суеты и лишних хлопот помогли мне обосноваться на втором шконаре, слева от дверей. Из трех пустующих коек именно отсюда вид на «волю» мне показался наиболее выигрышным, ибо взгляд охватывал большую часть фруктового сада, который рос за легочным отделением и был по-весеннему еще почти голым — без листвы, но с набухшими почками на ветвях.
С дороги я подустал и решил немного отдохнуть. Моя душа еще не пела, но и не плакала уже, а одного этого было вполне достаточно, чтобы я мог предаться приятным воспоминаниям или всласть помечтать.
Я лежал поверх одеяла, подложив обе руки под голову, смотрел в окно и думал, думал о самом сокровенном — о своей жене и детях, и, когда я наконец заснул, мне приснился какой-то удивительно бархатный сон.
После обеда навестить меня приехал Вовчик с городской босотой и двумя милыми бубновыми дамами в придачу, а с ними в палату ворвались молодость и жизнь. Почти до самого вечера они пробыли у меня. За это время я узнал очень многое из того, что мне необходимо было знать.