— А где взять скрипку еще, чтоб такую же?
— Их делали триста лет назад.
— Теперь не могут?
— Нет.
Витя поглядела на Андрея с недоверием: летают ракеты на Луну, на Венеру, а скрипку никто не может сделать, как делали триста лет назад? Шутит он над ней, как над маленькой. Он скоро уйдет из их семьи, вернется к своим занятиям и к своим друзьям и вот напоследок решил ее развлечь.
— Скрипка — последняя тайна на земле, — сказал Андрей.
— Не надо, — вдруг сказала девочка Витя.
Андрей непонимающе на нее взглянул.
— Не надо со мной так, — попросила Витя. — Я знаю, вы от нас уже уходите.
Андрей подумал, что он действительно скоро уйдет. Домой к матери, к Петру Петровичу. Он не бросит свое привычное, и в семье Вити Овчинникова он оказался, наверное, еще и потому, что рядом была музыкальная школа и Консерватория, и ему хорошо только тогда, когда все это рядом с ним. Андрей хотел быть к себе безжалостным, даже несправедливым.
Он взглянул на Витю. И еще ему, наверное, было хорошо потому, что она сейчас тоже была рядом с ним.
Девочке Вите он сказал, что все, что он говорил о скрипке, — это правда: никто до сих пор до конца не отгадал секрета, как делал инструменты Страдивари.
— Честное слово?
— Честное слово.
— Я верю. Я вам верю! — закричала она радостно. — Скрипка до сих пор еще тайна! — Потом опять переспросила: — Честное слово?
— Да, — кивнул Андрей.
И вдруг прямо на глазах кончилась осень и началась зима: пошел снег, крупный, нехолодный, самый первый. Он полетел из темной тучи, и все гуще и гуще. Он падал, еле слышный в тишине вечерней улицы. Андрей подумал, что только, пожалуй, Гендель сумел передать в музыке это еле слышное падение снега.
Андрей вздрогнул. Вместе со снегом он перестал видеть рядом с собой Витю, а увидел Риту, и вечерний город в снегу, и совсем близко лицо Риты, ощутил концы ее длинных ресниц, мех ее воротника и услышал ее слова: «Мастер, ты потерял голову».
А Витя была счастлива, потому что знала, кого она попросит разгадать тайну скрипки, кто сумеет это сделать.
Андрей шел сюда все эти дни. Он видел, как он останавливается у железных ворот кладбища, где всегда стоят группами притихшие люди, где в простых железных ведрах продают вечнозеленые ветки. И он видел, как он быстро уходит, так быстро, что почти убегает. Андрей хотел себя убедить, что все это должно происходить не с ним, и это не он идет сюда все эти дни.
Так Андрей поступал в детстве, отстранялся от того, что причиняло ему серьезную боль, что пугало его, чего бы он не мог перенести спокойно; он стоял сам от себя в стороне, и тот, другой, был для него чужим. И это удавалось. Потом Андрей прочел, что подобным образом поступают на Востоке многие из тех, кто поклоняется какому-то определенному учению, определенным истинам. Андрей в детстве ничего такого не знал, никаких истин и учений. Подобное состояние было ему свойственно, и не потому, что он именно боялся чего-то, а потому, что он слишком все болезненно чувствовал. Многие даже несложные обстоятельства становились для него сразу критическими, способными привести к потере контроля над собой, над своими чувствами. Он не пытался кому-нибудь объяснить это, чтобы его поняли и поверили, что у него все бывает так, даже Рите не пытался. Но она сама поняла, убедилась в том, какие он иногда совершает поступки, нелепые и обидные, которых потом стыдится, от которых мучается еще больше, потому что в тот момент, когда он их совершает, он как бы не присутствует. И она умела в такие минуты управлять его настроением и его поступками.