благородный открытый взгляд… только уж очень строгий. По нему сразу видно, что он – боевой
командир… Слишком он обветренный и выжженный для штабных крыс… Хоть его волосы светлы
и коротко стрижены – заметны белые пряди, обесцвеченные жесткими лучами. Суровый север
вытравил и цвет его глаз… Со временем снежные пустыни всех уравнивают с этой всевластной
белизной… Тот, кто воюет среди снегов, должен стать таким же, как снег, – холодным и белым…
Должен стать таким, как снег, – живым или мертвым…
Мне не следует думать про Хантэрхайм сейчас… Я сосредоточенно всмотрелся в лицо
командиру, с которым по зову службы я должен буду проститься против воли… По нему видно, что
он такой командир, который полностью разделяет всю тяжесть участи простых бойцов… и высших
офицеров. Еще по нему видно, что он – стар, хоть с виду он молод, как все мы. Он стар из-за этой
худобы и сухости – это придает ему какую-то скованную прямоту и обрывистую резкость, что
свойственно только “защитникам”. Стар и его усталый взгляд, в котором отражено и понимание
наших тягот, пройденных им лично, и понимание ответственности высших офицеров, возложенной
на него долгом. Такого командира больше нет – он один такой… И пусть мы знаем, что он будет
строг к нашим ошибкам, мы знаем, что он будет справедлив. Ульвэр никого не судит с
пристрастием и никому не раздает незаслуженных кар и наград. А еще важнее, что он объясняет, за
что эти кары и награды даны. Не то, что Борг…
Ульвэр на секунду остановил взгляд на нас с Владом… Он знает нас всех – хорошо знает, не
только по отчетным данным…
– Герфрид, открой отсек, обесточь блокировку.
Я без промедлений отключил все, что могло бы хоть как-то помешать Замухрышке разорвать
меня и моего полкового командира в клочья… Зверь со свистом втянул носом воздух – и все…
Больше никаких поползновений к мятежу я не заметил.
– Отойди, Герфрид.
– Есть.
– Смотри.
Ульвэр подошел к огромной зверюге, не угрожая и не преграждая пути… Зверь поднял голову и
снова втянул со скрежетом воздух – его ничто не держит, никто не мешает пройти… Ульвэр
положил руку ему на плечо, зверь вздрогнул и затих… Черную перчатку будто поглотило тьмой –
этой глыбой тьмы, обтянутой гладкой черной шкурой. Все отблески, все границы – все исчезло в
этой темноте… Стало казаться, что Ульвэр поднес руку к самому сердцу зверя – прямо через
грубую шкуру… Будто зверь пропустил его, доверил ему пульс – без препятствий, без
сопротивления…