Они приготовились к чему-либо особенно мерзопакостному. Но Петру просто втемяшилось в голову, что это колдовство. Им внушат мысль о неизбежности ранней смерти, подавят волю к жизни и доведут до самоубийства. Или они от отчаяния заболеют раком. Или, издерганные, невнимательные, попадут в аварию. Это неведомая женщина ведьмачит, изводит, мучит. Коростылев запел заунывную старинную балладу о монастырской благодати, местах, незагаженных потому, что нас там нет, не было и не будет, о мизерности человеческих потребностей. Однако за прибылями Петр почему-то стал следить еще пристальнее, чем раньше.
— А кодирование на мозгах основательно отражается, — сказал тогда Славе Виктор.
Сам он, казалось, не слишком волновался. Доказывал: убивать их не за что. Приводил на истасканных поводках облезлые примеры: люди такое творят, и сходит им, живы. Говорил, что жестокий шутник вот-вот объявится и тогда получит в рыло от него, Виктора, персонально.
— Завистник какой-нибудь полоумный балуется. Сколько их сейчас, разорившихся неудачников.
Пожалуй, только когда позвонили домой, он выглядел жалковатым.
Ивнева поиспытывали на прочность еще немного, причем Юрьев почти не участвовал в экзекуции. Зато Сергей Балков приоткрылся мне с новой стороны. Он мог задавать один и тот же вопрос десятки раз, оставлять и вновь к нему возвращаться. Он словно поджаривал собеседника на медленном огне, размягчая полностью. Измайлов был другим. Он включал свой огонек на максимум, и блюдо его допросной кулинарии при крепкой корочке было сырым внутри. Создавалось впечатление, что именно этот, упорно не поддающийся тепловой обработке участок и интересует Измайлова больше всего. В общем, мне бы не хотелось оказаться объектом приложения их профессионализма. Куда приятней болтать с ними о любви, чем о ненависти. Я зашевелилась перед финалом. Сейчас Славу заметут. А мне его нисколько не жалко. Наверное, потому, что он с наслаждением лил на меня помои.
— Значит, так, Ивнев, — веско сказал Измайлов, — попрячься у Норы ко взаимному удовольствию до моего отбоя, целее будешь.
Измайлов даровал отдых записывающе-воспроизводящему японскому устройству и снова пересел ко мне на диван.
— Поделишься впечатлениями, соседка?
— Нет, — зашипела я. — Перед тобой выгибался убийца, а ты его спровадил к Норе.
— Тем лучше, сам себя не пришьет.
— А Нору? Измайлов, если с ней произойдет нечто ужасное, это будет на твоей совести.
— Нора девушка загадочная. Но, Поленька, почему ты записала Ивнева в убийцы? На его месте любой и менее порочный давно бы для разминки уничтожил Нориных такс. А этот ничего, воздерживается.