– Вы осыпаете меня своими милостями, – сказал смущенный коадъютор.
Кардинал бросился на него и прижал к своей груди с такой силой, что не будь тут крепкого стула, коадъютор упал бы.
– Господин коадъютор, – воскликнул Мазарини, – государыня знает мою мысль и лично подтвердит, что я жалею только об одном – зачем не от меня зависит сейчас же надеть на вас мою красную шапочку.
– Монсеньор, в настоящую минуту есть другая вещь, которая для меня гораздо важнее кардинальского достоинства, гораздо приятнее и полезнее красной шапочки.
– Что же это такое?
– Вы присоединили меня к вашей партии, господин кардинал, и, следовательно, подвергаете меня ненависти принца Кондэ, который, по освобождении из тюрьмы, придет в бешенство и будет только хлопотать о том, как бы погубить меня, покончить со мной.
– Он не будет освобожден, – произнесла королева резким тоном, свойственным женщинам, когда воля их непреклонна.
– Кто знает? – сказал Мазарини, пожимая плечами. – Царственное милосердие так велико!
– Чего желаете вы, монсеньор? – спросила королева.
– Признаюсь вам, государыня, если вы дадите высокое положение одному из моих друзей, то это предохранит меня от мести принцев.
– А этот друг, конечно, герцог Бофор, – заметил Мазарини.
– Действительно так.
– Вы желаете, чтобы он получил после смерти своего отца звание начальника морских сил Франции? Он будет генерал-адмиралом, я вам это обещаю от имени короля, – сказал кардинал.
– А вы получите кардинальскую тиару, – добавила королева.
– Теперь мы рассмотрим ваш план примирения.
Коадъютор предвидел этот вопрос и, вынув из кармана четырехугольную бумагу, разложил ее на столе перед королевой, это был план Парижа. По крайней мере, полчаса прошло за рассматриванием улиц и площадей столицы; отмечались места, наиболее угрожавшие правительству, назначалось, где расставить караулы, а где для предотвращения мятежа собрать войско.
Коадъютор предвидел необходимость отразить удар при распространении известия, что он перешел на сторону двора. Если он сам умел в случае надобности возмутить Париж, то небезызвестно ему было, что господа члены парламента тоже не упустят случая покричать: «Караул! Измена!» – и возмутить чернь против перебежчика.
На том и окончилось свидание. Мазарини еще раз обнял своего врага.
Гонди удалился, кланяясь с таким смирением, какое только осталось у него в запасе от захватившей его радости и торжества.
Когда он ушел, Мазарини подождал несколько мгновений, потом повернулся к королеве и сказал, указывая на дверь:
– Он лжет!
– Что вы хотите этим сказать?