– Знаешь Жан, – сказала она, – сегодня утром я написала отцу длинное письмо; оно давно готово, но я никак не могу придумать конец. Ты непременно должен помочь мне.
Сегодня она походила на маленькую девочку: может быть, она уступала бессознательной потребности казаться в глазах Жана менее серьезной, чтобы оправдать свое постоянно стремление подчиняться ему.
Этот день был для молодых людей днем волшебного опьянения. Старый парк с его зелеными изгородями и длинными аллеями, с его прудами, дремавшими в раме камышей, являлся для влюбленных чудным приютом, родным уголком, в уединении которого они могли думать, что весь свет больше не существует. Они переживали ту чудную гамму ласк, которые не оставляют ни раскаяния, ни упреков совести, и, волнуя душу, не развращают ее. Сердце Шоншетты раскрывалось, как цветок. Она упивалась блаженством уединения с любимым человеком, исчезала в нем, и, по таинственному закону любви, понемногу увлекала Жана по наклонной плоскости, в глубину, опасность которой он сознавал в минуты отрезвления.
Раз, когда он долгим поцелуем прижался к ее губам, она потихоньку оттолкнула его и шепнула:
– О, Жан! Я боюсь, что это дурно!..
Д'Эскарпи постарался разуверить ее и дал себе слово не целовать ее в губы, но через несколько времени она сама протянула ему свой ротик, и все его благоразумие растаяло как снег на солнце.
Между тем часы проходили за часами. Пообедав с глазу на глаз, причем ни один из них почти не притронулся к еде, влюбленные с надвигающимися сумерками почувствовали ту томную усталость, которая овладевает молодыми супругами в первый вечер после свадьбы и говорит о стремлении к полному обладанию. Если бы в эти минуты Жан захотел овладеть Шоншеттой, она отдалась бы ему без борьбы; и он это понял, и, борясь за себя и за нее, не захотел вернуться в парк, где царила весна, покровительница любви. Он попытался занять Шоншетту планами их будущей жизни. После; свадьбы они, конечно, будут жить в Локневинэне, где полюбили друг друга.
Крепко держа друг друга за руку, они обошли весь замок, уже не сомневаясь, что ожидаемое счастье осуществится. Разлука казалась им совершенно невозможной. Жан хотел устроиться на первом этаже, вблизи от тети Марты, Они займут эти комнаты; но Шоншетта протестовала: в одной из этих комнат жила и страдала Луиза, и страдала из-за них.
– Мы поселимся на верхнем этаже, Жан, – сказала она, – я так хочу. Пойдем наверх, посмотрим, как там можно устроиться.
Жан колебался, но, чтобы избежать расспросов Шоншетты, поднялся с нею на второй этаж. Пустые комнаты показались ей совершенно необитаемыми: ключи плохо ворочались в скважинах, двери скрипели. Солнце садилось, и окно в дальнем конце коридора пылало пожаром.