Я был погружен в разрешение этой мудреной задачи, как вдруг заметил, что мадам Делесталь небрежно откинула котиковый жакет, которым она так целомудренно прикрылась во время посещения комиссара.
Она сидела на стуле, небрежно закинув ногу на ногу, захватив колено руками, склонив головку на плечо. По-видимому, она о чем-то глубоко задумалась.
Я не отрываясь смотрел на нее. Она была так пленительна в своей задумчивости и в своей небрежно-нескромной позе!.. Меня и очаровала и тронула эта нескромность. Разве она не служила доказательством того, что Мадлен находит лишним стесняться передо мною, что она считает меня близким, и раз закон порывает ее связи с мужем, то она отныне согласна признать мои права над собою?
Мысль, что есть женщина, признающая себя моей и считающая меня кем-то вроде мужа, преисполнила меня горделивым блаженством. Я кинулся к ногам Мадлен, покрыл ее руки жаркими, благодарными поцелуями. Я стал уверять ее в том, что всецело принадлежу ей одной, счастлив тем, что мне придется рисковать и пострадать ради нее, и умоляю ее простить мне тяжелый и неприятный инцидент, случившийся из-за меня. Да, да, я искренне считал себя виновным перед Мадлен, и жаждал получить ее прощение.
Она сердечно провела рукой по моей голове и мягко промолвила:
– Вы право очень милы, и мне положительно больно, что эта неприятная история случилась именно с вами… Но к счастью она не будет иметь никаких последствий: Делесталь не станет драться с вами.
– Почему же? ведь я не отказываюсь! – возмутился я.
– О, я вполне уверена, что вы храбры и никогда не отказались бы от дуэли, но это как-никак возбудило бы шум, подняло бы скандал, а Делесталь не потерпит скандала.
Но я уже не слушал Мадлен. Что мне было за дело до Делесталя, до комиссара, до протокола? Я сжал ее в объятиях и с юношеской страстью прошептал:
– Я люблю, люблю вас!..
Но она тихо высвободилась, уклоняясь от моих ласк.
– Нет, – тихо, но решительно промолвила она, – это уже невозможно! – и она слегка покачала головой.
В это мгновение со своей тихой, таинственной улыбкой, тесно сдвинутыми коленями и опущенными руками, она показалась мне такой же таинственной, такой же загадочной, как сама маленькая затворница Туйя.
Почему собственно я вдруг в то мгновение так ясно почувствовал, что никогда-никогда этот обольстительный сфинкс в образе женщины не будет принадлежать мне? Я безошибочно понял, что это так и будет, но не мог понять – почему?
Передо мной в одно мгновение с поразительной ясностью предстала вечная загадка женской души, с загадочной, изменчивой улыбкой, от которой горько плачут и умирают мужчины.